— Скажите, Павел Васильевич, а Вадим Иванович жив?
— Афанасьев? Боже, с ним что-то случилось?! — Павел вскочил со стула, но тут же обессиленно сел обратно.
— Ну нет, ничего, — успокоил следователь. — Точнее, мы пока и сами ничего не знаем. И хотели уточнить у вас.
Павел Шаров надолго задумался. Турецкий терпеливо ждал, не мешая подозреваемому оценить ситуацию. Но чем дольше тот молчал, тем сильнее хотелось Александру Борисовичу дать этому юнцу по башке. Что же ты раздумываешь, ты, желающий не быть горшком! Человек — единственное живое существо, которое перед Богом, то есть перед самим собой, отвечает за свои поступки? Тварей бессловесных ведут инстинкты. Они конечно же способны и на нежную привязанность, и на смертельную ненависть. Им свойственна радость и чувство вины. Они защищают детенышей и самок, они сбиваются в стаи или предпочитают охотиться в одиночку. Но вряд ли хотя бы одно из животных задумывается над тем, хорошо ли, плохо ли оно себя ведет… И если ты совершил подлость, пытаясь оправдаться извечным «тварь ли дрожащая, или право имею» — сделай же еще один шаг от горшка! Оцени свой поступок и имей мужество перед самим собой признаться, что был не прав. И не трусь ответственности…
— Знаете, я ведь не боюсь, — сказал вдруг последний из Шаровых. — За себя не боюсь. Даже смерти не боюсь, правда. Знаете, мама как-то рассказывала про одну пациентку. Восемьдесят шесть лет ей было. У нее уже никого из родственников не осталось, и она умирала в больнице. Поступила она еще в обычном состоянии, а после какого-то сна или другого какого чуда она решила, что беременна. И так трогательно — придумала себе режимы, все соблюдает, живот — большой и дряблый — носит с великим достоинством, в лекарствах, не дай бог, спирт — ни-ни!.. Иногда по-детски капризная: «Ах, что за гнилой запаху этого компота!» Иногда добрая такая, рассказывает, какое небывалое чувство эта беременность. А детей у нее и не было никогда. Умерла она «на седьмом месяце». Придумала сначала, что схватки начинаются, а потом поняла, что совсем плохо ей. Очень плакала из-за ребенка. И умерла на следующий день. Понимаете? Ей за себя страшно не было нисколько. Она за придуманную родную, еще не родившуюся душу переживала… Вот и я. Ну расстреляют меня, что с Маришей-то будет, а?
Александр Борисович едва удержался от того, чтобы не начать успокаивать: суд, мол, учтет добровольное признание. Не нужно Шарову этого было сейчас. И Турецкий упорно молчал.
— Простите меня. Я правда не собирался врать. Только… Эх, да что там! В общем, действительно уговорил Макарыча я. Но я не хотел смерти Ариадны и Артура. Я не предполагал такого даже в самом страшном сне!..
Павел стал рассказывать сбивчиво, прыгая с темы на тему, но все-таки следуя некоторой, самому ему понятной логике. И в конце концов Турецкий сумел понять его — Шарова — видение проблемы и последовательности событий. Если пытаться рассказ Павла как-то систематизировать, то выходило приблизительно следующее.
К Ариадне Галаевой он действительно испытывал некогда нежные чувства. Павел был старше Ариадны на три года. Давно уже, когда девушка еще заканчивала учебу в школе, а Павел учился на третьем курсе института, между ними вспыхнула страстная «первая любовь». Тогда казалось, что они не могут и минуты прожить друг без друга. Потом это чувство медленно улетучилось, но нежность к девушке первой серьезной «взрослой» любви, а не пылкой подростковой влюбленности у него осталось. И неприязнь к ее успешному жениху тоже была. На людях она не проявлялась, конечно, но самому себе Павел мог в том признаться: Артур был ему неприятен. Наверное, всякого мужчину раздражает тот, кто идет следом. Даже если к бывшей пассии никаких чувств не осталось, все равно обидно. Словно бы соперник «лучше», раз предпочли его…
Но Павел раз за разом повторял, что пошел он «на месть» не из-за Ариадны. Тем более он не мог предполагать, что эта невинная его «шалость» окончится такой катастрофой. Он не мог убить ту, которую когда-то любил. Да и Артуру он никогда не желал смерти, а хотел всего лишь его проигрыша. Небольшой удар по самолюбию соперника. Небольшое разочарование бывшей своей возлюбленной в своем избраннике… Это все, конечно, могло погреть душу. Но главное — не в этом. Не это толкнуло Шарова на соучастие в отравлении теннисиста снотворным…
На самом деле это «отравление» — месть за гибель отца и деда.
Незадолго до трагической смерти отец, будто предчувствуя что-то, вызвал Пашу на доверительную беседу. Оказалось, что долгие годы он, фактически в одиночку, проводил собственное расследование обстоятельств смерти своего отца — академика Павла Васильевича Шарова. И в ту, последнюю встречу он назвал сыну имена тех, кто, по его мнению, является заказчиками и исполнителями этого убийства. Рассказал, что сам он уверен окончательно и бесповоротно и что близок к получению абсолютно достоверных данных о причастности всех им подозреваемых лиц. Еще немного — и он обнародует данные своего расследования, передаст «душегубов» в руки официального правосудия.
Заказчиков убийства отца он уже назвал Павлу.
Это — бизнесмены Галаев и Асафьев.
Ныне они практически одни из первых богачей страны. Еще неделя-вторая, и он объявит и имена исполнителей убийства отца, так называемых киллеров.
Вечером накануне своей гибели Василий Шаров «взял слово» у сына Павла, что он «в случае чего» не оставит это дело без движения: «Запомни, сынок, эти негодяи должны получить по заслугам, иначе мы останемся не отомщенными и опозорим старинный род московских купцов Шаровых!»
— Знаете, — говорил Павел. — Он чувствовал, что ему грозит опасность. Он совсем близко подошел к разгадке. За это его и убили. И я сам готов был собственными руками задушить и Асафьева, и Галаева. Но только старших, понимаете? Не детей. А то, что Макарычу предложил Артура слегка усыпить, так это уже потом. Когда я понял, что не гожусь ни на роль судьи, ни на роль палача…
— А пробовались? — прищурился Турецкий.
— Да, — честно ответил Шаров. — За обоими следил. И в городе, и на дачах. Нигде не подступиться: бронированные лимузины, бетонные заборы, вооруженная охрана. Вот как вы думаете: если человек работал всю жизнь честно, никого не грабил, не обижал, бедным помогал, налоги платил — чего ему бояться? Нет, я понимаю, что на большие деньги могут найтись охотники, и охрана нужна. Охрана имущества. А эти ведь боятся, ой как боятся! В общем, вопрос риторический, сам понимаю. Но убежден, что ни один капитал в мире не нажит честно. За любым — преступление. Я когда-то об этом и с Артуром спорил. А теперь он мертв. Из-за меня. А я пойду за решетку…
На минуту он умолк. Потом продолжил:
— В общем, поначалу я столкнулся с чисто технической проблемой. Силенок у меня не хватало в открытую бороться с мафиози. Попробовал, кстати, сам установить исполнителей. Но дальше отца продвинуться не сумел — не вызнал настоящих фамилий.
— А он насколько был близок? — Турецкий потихоньку направлял беседу в нужное русло.
— Трех уголовников называл по кличкам: Старик, Косой и Толстый. Их шефа именовал «кумом». Предполагал, что кум этот — бывший милицейский полковник Соколовский. Это мне потом Вадим Иванович объяснил. А в дневнике он обозначался литерой «С».