К началу оперативного совещания, которое вел генерал Яковлев, уже был готов фоторобот Мосластого, как нарекли ночного посетителя коммерческого магазина муровские опера, и, когда начальник убойного отдела доложил, что после скрупулезной отработки жилмассива ничего более конкретного выявить не удалось, начальник МУРа прихлопнул ладонью свежераспечатанный оттиск фоторобота и негромко произнес:
– Значит, от этого и плясать будем. Есть у кого какие соображения?
«Соображений» пока что не было да и быть не могло, кроме как начать просеивать Москву в поисках Мосластого владельца темно-вишневого «бумера», причем начинать с дома на Большом Каретном. Начальник МУРа обратился к Ирине Генриховне:
– Прошу вас! Обстановка по Чехову.
Еще не до конца освоившаяся с новой для нее обстановкой, с людьми, с которыми она едва начала знакомиться, но главное – с нормой проведения оперативок, краткой и по-деловому конструктивной, что довольно скудно напоминало производственные совещания в Гнесинке, Ирина Генриховна рассказала о том, что удалось выяснить Агееву, и негромко закончила:
– Вот, пожалуй, и все.
– Ни фига себе «все»! – буркнул кто-то из офицеров, однако тут же замолчал под выразительным взглядом генерала.
– Какие соображения будут? – спросил Яковлев, обводя собравшихся опять же довольно выразительным взглядом. Мол, кто все-таки заканчивал милицейскую «Вышку»? Вы, господа офицеры, или господа дилетанты из охранно-детективного агентства «Глория»? И если это действительно вы...
Первым, как и положено старшему офицеру, откликнулся на этот немой призыв начальник убойного отдела. И с ходу попытался защитить честь своего отдела.
– Владимир Михайлович, вы же сами все знаете. Если бы прокуратура...
– Об этом у нас еще будет время поговорить, – прервал его жалобу начальник МУРа. – А пока что конкретно по существу дела.
– Можно и по существу дела, – согласился с Яковлевым моложавый, атлетического сложения и в то же время всегда с иголочки одетый шеф убойного отдела, в тридцать пять лет заработавший звание полковника милиции, но еще задолго до этого возглавивший убойный отдел МУРа. – Судя по всему, любовника Марии Толчевой уже действительно нет в живых, и, видимо, придется поработать с неопознанными трупами в Москве и области, которые были обнаружены с момента исчезновения Германа Тупицына.
– Что, и это все?
Вопрос был задан не очень-то корректно, тем более в присутствии подчиненных шефа убойного отдела, что было довольно-таки странным для сдержанного обычно Яковлева, однако Бойцов не обратил на это внимания. Генерал не в духе, и его можно было чисто по-человечески понять.
– Нет, не все. Но это главное и первостепенное, что надо сделать.
– Хорошо. Что еще?
– Разработка последнего телефонного звонка, после которого Тупицын засобирался из дома и больше домой не возвращался. И как только мы выйдем на человека, сделавшего этот звонок...
– Хорошо, очень хорошо, – соглашаясь с полковником, кивнул генерал. – Есть еще что-нибудь сказать?
Бойцов пожал массивными, покатыми плечами. Мол, чего греха таить, мыслей, предложений, всевозможных вариантов и версий более чем предостаточно, голова идет кругом, однако ваши уши желают услышать что-то более конкретное. Нечто такое, что можно было бы сразу пустить в оперативную разработку, но... Быстро только кролики плодятся да молодые ивановские ткачихи парней любили, а все остальное, товарищ генерал, требует более серьезного осмысления. И все-таки надо было что-то говорить, причем не просто языком молоть, а говорить нечто дельное, по существу вопроса.
– Считаю также необходимым поработать в Чехове над фактом нахождения там уже известной нам иномарки, за рулем которой был Мосластый.
Яковлев стрельнул глазами по Ирине Генриховне, перевел взгляд на Бойцова:
– Что, все-таки прослеживаете параллель между убийством Юрия Толчева и всеми последующими событиями?
– Как мне кажется, это уже очевидный факт, и закрывать на это глаза...
– Ладно, об этом чуть позже. Что еще?
Теперь уже шеф убойного отдела покосился глазом на Ирину Генриховну:
– Тут было выдвинуто соображение, что нашим киллером может быть брошенный Толчевой ревнивец, у которого поехала крыша, то есть господин Толстопятов, но, по моему личному убеждению, эту разработку следует отбросить как надуманную. Тем более в связи с появлением Мосластого.
Ирина Генриховна вскинула стремительный взгляд на хозяина кабинета. Она и сама не могла потом признаться себе, что именно заставило ее коршуном налететь на Бойцова. Может быть, презрительно произнесенное слово – «соображение»? Он даже не удосужился заменить его хотя бы на «версию», что еще можно было бы понять и простить, а тут... со-об-ра-же-ние. И концовка: «...эту разработку отбросить как надуманную». Однако как бы там ни было, но она не могла просто так спустить оскорбление, пущенное в адрес ее «Глории». По крайней мере, именно так ей показалось.
Она вдруг почувствовала, как в лицо бросился жар, и резко поднялась со стула. Теперь она уже забыла, что еще совсем недавно сама сомневалась в выдвинутой версии Агеева.
– Владимир Михайлович, а как же угрозы Толстопятова в адрес более счастливых мужчин?! Они были, и их нельзя сбрасывать со счетов. Да и оскорбленное самолюбие униженного женщиной человека. Она ведь не просто размазала его по земле. Она сначала использовала его на все сто процентов, затем смешала его с дерьмом и только после этого выбросила, как ненужный хлам. Подобное не прощается, Владимир Михайлович, тем более не может проститься таким человеком, как Толстопятов.
Переводя дыхание, она замолчала, облизнула кончиком языка слегка подкрашенные губы, повернулась лицом к начальнику убойного отдела и, словно точку ставя в своем монологе, негромко, но зло добавила:
– Не прощается! Это я вам как женщина говорю.
По лицу Бойцова скользнула улыбка. Видимо, вспомнил свое первое оперативное совещание в МУРе, когда кто-то из доброжелателей подверг обидной критике его оперативную разработку, в которую он вложил всего себя.
– Ирина Генриховна, дорогая, я очень прошу вас, не обижайтесь. И не принимайте каждое слово как нечто обидное, направленное против вас лично. Нам же с вами, а вам с нами работать вместе. А что касается вашей убежденности насчет прощения или же непрощения, то я вам могу сказать совершенно обратное. Причем как мужчина.
Кто-то из оперов негромко хихикнул, но полковник только покосился глазом в сторону смешливого весельчака, и смешок тут же прекратился.
– Так вот я могу вам привести примеры из серии весьма достойных людей, о которых не только столичные стервы, но и лимита так вытирали ноги и в такое дерьмо окунали их с головой, что поверьте, подобное может только в самом страшном сне присниться. Да и то с похмелья.