Дверь открылась. Интеллигентная дама лет пятидесяти с небольшим встретила ее довольно приветливо. Внимательно изучив Галино удостоверение, сказала:
— Очень приятно, Галина Михайловна. Меня зовут Наталия Николаевна. Чем я могу вам помочь?
Галя вкратце изложила суть дела.
— Сожалею, — мягко и даже ласково проговорила Наталия Николаевна. — Мы здесь люди новые. Муж получил эту квартиру от работы, он преподает в Международном институте общественных отношений.
«Точно! Профессор», — отметила про себя Галочка.
— Но могу дать вам подсказку. Прямо под нами живет одна потрясающая старушка. Да, собственно, ее и старушкой-то назвать как-то неудобно. Пожилая дама. Зовут ее Васса Александровна. Фамилия — Бунина. Запоминается легко, от Ивана Алексеевича, известного писателя, лауреата Нобелевской премии.
Наталия Николаевна улыбнулась.
— Васса Александровна живет, по ее собственным словам, в этом самом доме уже полвека. Очень может быть, что она знает нечто такое, что может вас заинтересовать.
— Огромное вам спасибо, — сказала Галина. Сорок секунд спустя резкий звонок нарушил тишину в квартире ниже этажом.
— Сейчас, сейчас, — донесся до Гали старческий голос. — Одну минутку.
Дверь приоткрылась, фиксированная ржавова-той цепочкой. В образовавшуюся щель Галочка сумела просунуть свое удостоверение капитана МВД, а кроме того, сбивчиво объяснила цель своего визита.
После этого дверь распахнулась широко, и старушка — древняя, сморщенная, но с острым и цепким взглядом — впустила Галю в прихожую.
— Здравствуйте, Васса Александровна.
— Здравствуйте, здравствуйте, милая. Чем могу вам помочь?
Голос старушки звучал абсолютно ясно и холодно, хотя и скрипуче. Галя обратила внимание, что та не пыталась назвать ее «дочкой» или «внучкой», не тыкала и вообще вела себя строго.
— Вас интересует Ростик? — произнесла Васса Александровна после того, как Галя рассказала ей, зачем она пришла. — Что ж, слушайте. Ростик всегда рос шалопаем. Говорю это прямо и не стесняясь, поскольку я его люблю. Можно убояться сказать правду про человека постороннего — побояться навредить, например, — а про своего, родного, скрывать нечего.
— Если можно, поподробнее, — попросила Галочка.
— С удовольствием. Этот мальчуган никогда не мог жить, как все. Со школьной скамьи он постоянно находился в конфронтации с социалистическим обществом. Когда ему было пятнадцать, у нас в доме впервые появился сотрудник детской комнаты милиции. В семнадцать его едва не посадили.
— За что, не помните?
— Да я и тогда не шибко этим интересовалась. Знаю, было за что, потому что парень рос хулиганом и шпаной.
— Вы ведь не жили с ними в одной квартире?
— Нет, они жили этажом выше. Собственно, и знакомство-то наше началось с того, что Вишневские залили меня, потому что этот негодяй Ростик, — Васса Александровна хмыкнула, — что-то там экспериментировал с водопроводом. А потом мы стали дружить — мы с покойницей Анной Сергеевной.
— Вы близко общались?
— Да, достаточно. Ну так, знаете… по-соседски. Свои интимные тайны она мне не поверяла.
— А про скрипку вы что-нибудь знаете? — наугад ляпнула Галя.
— Конечно, знаю. — Васса Александровна посмотрела на капитана Романову своим сухим и цепким взглядом. — Это же старинная семейная легенда.
— Расскажите, пожалуйста, все, что вам известно.
— Я знаю только то, что рассказывала Анна Сергеевна, царствие ей небесное. Ее муж, Лев Владимирович, происходил из приличной дворянской семьи. Папа их был якобы каким-то фабрикантом, впрочем, этого я точно не помню. Лева с детства бредил музыкой, мечтал стать скрипачом, много занимался. На восемнадцатилетие богатый папаша подарил ему потрясающую скрипку, чуть ли не работы самого Страдивари.
— Так-так. — У Гали засосало под ложечкой, и она невероятным усилием воли подавила желание немедленно позвонить Турецкому.
— А потом она пропала.
— Скрипка?
— Она самая. Но не бесследно. Оказалось, что старший брат, Леонтий, гулена и бабник, разгильдяй и пьяница, короче, гусар-одиночка, перед тем как сбежать с деникинской армией в Константинополь, умудрился, будучи проездом в Москве, свистнуть эту самую драгоценную скрипку.
— Потрясающая история! — искренне ахнула Галя.
— Впрочем, как говорят, счастья она ему там, в эмиграции, не принесла. Зарезали его в какой-то пьяной кабацкой драке.
— А что сталось со Львом Вишневским? Старушка скривилась:
— Тут-то у нас как раз и случилась революция. Старика-фабриканта вроде бы расстреляли. Леве тоже стало не до музыки, он окончил бухгалтерские курсы и работал счетоводом в Маслотресте. Потом его посадили. Вышел он из лагерей уже абсолютно сломанным, добитым человеком. Я его помню абсолютнейшим стариком, когда они въехали в наш дом. Это, кстати, сама по себе отдельная история.
— Почему?
— Они же были оба ссыльные. После реабилитации 1956 года, когда развенчали усатого людоеда, им позволили вернуться в Москву. Но тут, понятное дело, их особенно-то не ждали. Это вообще просто чудо, что у Анны нашлась престарелая тетка, которая успела прописать ее к себе, в комнату в коммуналке, вот тут, — Васса Александровна ткнула костлявенькой ручкой в потолок, — в этой самой квартире. Прописала ее и спустя месяц померла.
Бунина улыбнулась:
— Вот вам и причуды новой русской истории. А Лёва умер через несколько лет после того, как они сюда переехали. Но по сути дела, он был уже абсолютно мертвый, когда я впервые его увидела. Живой труп. И приехал он сюда — умирать.
Галя глубоко вздохнула:
— А что все-таки было с Ростиславом? Вы остановились на том, что он вырос шалопаем и едва не загремел в тюрьму.
— Да-да. Но, видимо, пронесло. То ли Анна Сергеевна что-то для этого предприняла… Хотя что именно, ума не приложу, денег на взятки у нее не было, какого-то, как говорят, блата — тоже. А может, просто повезло. В общем, все обошлось, а он теперь стал приличным человеком. Искусствовед, администратор оркестра.
— А вы с ним общаетесь? — искренне изумилась Романова.
— Разумеется! — энергично кивнула старушка. — Я же говорю: вырос приличным человеком. Конечно, очень близко мы с ним не контактируем, но и сказать, что он меня забывает, не могу. Что ж, это и правильно, ведь мы с его покойной мамой дружили. Пожалуй, кроме меня, она ни с кем и не общалась в эти московские, послессылочные, годы. И он тоже часто торчал у меня в доме, все книжки просил почитать. А теперь заходит иногда, поддерживает. Я-то живу одна, детей у меня нет, как говорится, — Бунина язвительно захихикала, — Господь не сподобил.
Галя слушала, затаив дыхание.