Зажегшийся в ней радостный огонек потух. Она медленно освободилась от рук императора, склонив голову, опустилась к его ногам и прошептала:
— Простите меня, сир! Единственное, что я хочу просить, это жизнь аббата Готье!
— Что-о-о?
Он резко отступил, словно сраженный пулей. И теперь смотрел на нее, коленопреклоненную перед ним, в простом темном платье, с измученным лицом, большими, полными слез зелеными глазами и дрожащими руками, сложенными, как для молитвы.
— Ты сошла с ума! — выдохнул он. — Жизнь шпиона, этого подлого священника-фанатика? Хотя он и проклял меня и моих потомков от имени своего бога мести?
— Я знаю, сир, и тем не менее я не хочу ничего другого, кроме этой жизни.
Он вернулся к ней и схватил за плечи, заставив встать. Черты его лица посуровели, и в глазах появился оттенок стали.
— Полно, приди в себя! Объяснись! Почему тебе нужна его жизнь? Кто он для тебя?..
— Это мой крестный, сир!
— Как?.. Что ты говоришь?..
— Я говорю, что аббат Готье в действительности кардинал Сан-Лоренцо, Готье де Шазей… мой крестный, который всегда был мне отцом. И я прошу вас за человека, остающегося для меня самым дорогим в мире, несмотря на его опрометчивые слова.
Наступила такая глубокая тишина, что участники этой тягостной сцены слышали дыхание друг друга. Наполеон медленно опустил руки. Затем, отойдя от Марианны, он заложил одну руку в вырез жилета, другую — за спину и начал ходить взад-вперед с опущенной головой, верный своей привычке.
Он ходил так некоторое время, и Марианна боялась пошевельнуться. Внезапно он остановился и повернулся к ней лицом.
— Почему? Ну почему он сделал это?
— Я сама не знаю, сир, даю вам слово. После происшедшего я непрерывно думаю об этом и не нахожу разумного ответа. Ведь он человек спокойный, степенный, большого ума и верный служитель Бога. Может быть, приступ безумия…
— Не думаю. Здесь дело в другом. Мне кажется, ты плохо знала его, что тебя ослепила привязанность!
Он просто ненавидит меня, я прочел это в его глазах.
— Это правда, сир, он ненавидит вас! Но может быть, давая вам такой дерзкий совет, он просто пытался спасти вам жизнь!
— Ну уж нет! Кстати, не был ли он в числе тех непокорных кардиналов, что я приказал изгнать за отказ присутствовать на моей свадьбе? Сан-Лоренцо… это мне что-то говорит. Кроме того, мне приходилось слышать о нем в связи с вами. Ведь ваш брак устроил этот сующий везде свой нос человек.
Возвращение к обращению на «вы» вновь встревожило Марианну. Неумолимо восстанавливалась дистанция между ней и императором, и скоро, возможно, он увидит в ней не свою недавнюю жертву, а просто крестницу мятежника.
— Все, что говорит ваше величество, правда, — с усилием сказала она, — однако я молю о снисхождении!
Ведь мне обещано…
— Только не это! Разве мог я подумать? Безумие!
Все женщины безумны. Освободить такого опасного заговорщика! И что еще? Почему бы не дать ему оружие и ключ от моей комнаты?
— Сир! Ваше величество заблуждается. Я не прошу для него свободу. Только жизнь. Ваше величество вольны заключить его в любую тюрьму… навсегда.
— Как это легко, в самом деле. Мы за тысячу лье от Парижа, окружены огнем пожаров. У меня нет другого выхода, кроме казни. И затем, я не могу помиловать его. Никто не поймет! Если бы еще дело шло о русском, возможно, что-нибудь можно было бы сделать.
Но француз! Нет, тысячу раз нет! Это невозможно!
Кроме того… он посмел говорить о моем сыне, этого я не прощу никогда! Предсказывать несчастье ребенку!
Негодяй!
— Сир! — умоляла она.
— Я сказал: нет! Не настаивайте! И покончим с этим! Просите что-нибудь другое!
С сокрушенным сердцем она поняла, что проиграла.
Уже появился мамелюк Али, объявивший, что лошадь императора оседлана. За ним вошел Дюрок с целым ворохом мрачных новостей: огонь охватил дворцовые кухни, горящие головни начали падать на Арсенал… ветер удвоил силу…
Наполеон обратил к Марианне уже гневный взгляд:
— Итак, сударыня, я жду…
Побежденная, она скорее сломалась, чем склонилась в реверансе.
— Позвольте мне повидаться с ним, обнять в последний раз. Больше я не прошу ничего.
— Хорошо…
Он живо подошел к секретеру, нацарапал несколько слов на листке бумаги, подписал так нервно, что перо заскрипело и брызнуло чернилами, и протянул молодой женщине.
— В вашем распоряжении четверть часа, сударыня!
Ни минуты больше, ибо возможно, что мы закончим здесь дела гораздо раньше, чем я предполагал! Мы вновь встретимся после этого.
И он стремительно вышел, чтобы присоединиться к ожидавшему в прихожей эскорту. Марианна осталась одна в императорской комнате, которая после ухода хозяина сразу приняла банальный и прискорбный вид опустевшего гостиничного номера.
С минуту она, как недавно Наполеон, походила по комнате, держа в руке подписанный им листок, затем, решившись, она, в свою очередь, вышла, чтобы найти Гракха и Жоливаля: она хотела проинструктировать их.
Снаружи атмосфера была удушающей. Вихри едкого дыма заполняли дворы и эспланады. То ли чтобы спрятаться от этого дыма и летящих по ветру искр, то ли с какой-то тайной целью, но Марианна, несмотря на жару, надела просторный плащ, опустила до бровей капюшон, а лицо закрыла большим носовым платком, смоченным позаимствованным из туалета Наполеона одеколоном. Таким образом экипированная, она спешила к ограде Кремля, спускаясь по травянистому склону до построенных над рекой крепостных стен.
Вблизи Тайницкая башня производила не такое сильное впечатление. Вдвое ниже, чем ее сестры, — из-за каприза императрицы Екатерины II, повелевшей разрушить ее, как, впрочем, и другие, — она все-таки осталась стоять, так как большая стоимость работ заставила их прекратить. А того, что осталось, вполне хватило для учреждения в ней тюрьмы.
Два гренадера, укрывшиеся в углу у подножия лестницы, охраняли дверь. При виде императорской подписи под приказом они с уважением отдали честь, затем один из них проводил молодую женщину через сводчатую дверь, защищенную решеткой, достойной городских ворот, на второй этаж. Все с той же учтивостью он гордо вынул из кармана громадную золотую луковицу и объявил:
— Через четверть часа я буду иметь высокую честь прийти за вами, сударыня. Приказ его величества точен.
Марианна кивнула в знак согласия. Войдя в башню, она старалась не произнести ни слова и просто протянула бумагу часовым, моля Бога, чтобы они умели читать.