— Меня решили сделать крайним, — сказал Семеновский. — Попросту — подставить. По закону любой нормальный суд меня оправдает.
— О да! — с нескрываемой иронией сказал Керимов. — И вас, и Бориса Берлина. Вы оба невинны.
Семеновский дернул щекой и резко сказал:
— Бросьте! Берлин вообще ни при чем. Дабы вам было понятнее, господин следователь, объясню: речь тут идет о споре двух хозяйствующих субъектов. «Город-Энерго» считает, что «Монаполис» должен им миллиард долларов. А я, как совладелец и представитель «Монаполиса», полагаю, что как раз «Город-Энерго» должен нам почти два миллиарда.
Керимов присвистнул:
— Вот как? Два?
— Именно, — кивнул Семеновский. — Такие вопросы должны решаться в арбитраже. Какого черта к этому делу подключилась прокуратура — я не знаю. И не только подключилась, но и, как бульдозер, разгребла всех по заранее намеченным местам.
— «Заранее намеченных мест», гражданин Семеновский, у нас не бывает.
— Угу, — хмуро отозвался Семеновский. — И заказных дел тоже.
Керимов откинулся на спинку стула и, сверля толстяка своими жесткими карими глазами, медленно произнес:
— Вот, значит, как. Значит, вы считаете, что это дело — заказное? Правильно я вас понял?
— Я не говорил, что это дело заказное, — хмуро отозвался Семеновский. — Я просто сказал, что не исключал бы этой «версии».
— Гм… — Керимов продолжал разглядывать пухлое лицо бизнесмена. — Может, вы знаете и кто его заказал?
— Кто заказал, я не знаю, — осторожно ответил Семеновский. — Но могу предположить, что это какая-нибудь конкурирующая фирма, которой выгодно оттеснить нас от управления «Монаполисом».
— Это все, что вы можете сказать по этому поводу? — поднял брови Керимов.
— Абсолютно, — кивнул Семеновский. — На остальные ваши вопросы я буду отвечать только в присутствии моего адвоката. А пока я считаю наш разговор законченным.
Семеновский сложил пухлые руки на груди и отвернулся от Керимова, принявшись с подчеркнутым вниманием разглядывать верхушки кленов, которые виднелись в окне.
То, что руководителем следственной группы был назначен Нофель Керимов, сразу же не понравилось Рюрику Елагину. Елагин всегда недолюбливал Керимова, считая того человеком «странным» и склонным к интригам. Рюрик вообще не любил неискренних людей, а неискренность сквозила в каждом слове, в каждом взгляде и даже в каждом жесте Керимова. «Татарская лиса» — так про себя прозвал Рюрик Елагин Керимова.
Недолюбливал он и начальника Следственного управления Казанского, который непосредственно курировал это дело. Все глубже вникая в это дело, Елагин все больше сознавал его несостоятельность. И этот факт не давал ему покоя. В конце концов Елагин решил высказать Казанскому все свои сомнения, хотя чувствовал, что по головке его за это не погладят.
Едва он заикнулся о своих сомнениях, как разговор с начальником тут же перешел на повышенные тона. Казанский долго, минут десять, объяснял Рюрику его должностные обязанности и, совсем уж распалившись, закончил свой моноло? тем, что «ленивым и непрофессиональным» людям не место в Генпрокуратуре. Естественно, он имел в виду Рюрика Елагина. Намек был недвусмысленный. Однако Елагина он не остановил.
— Владимир Михайлович, — вновь, с еще большим упрямством заговорил он, — вы доверили мне вести эпизоды, связанные с Борисом Берлиным. В основе этого дела лежит обвинение партнера Бориса Берлина — Виктора Семеновского — в хищении пяти векселей по двести миллионов каждый. Но ведь электростанция и в самом деле была построена. Первую очередь сдали в прошлом году, финансировал проект банк «Монаполис». А значит, Семеновский и Берлин выполнили свои обязательства, профинансировал и строительство электростанции, как и было предусмотрено договором!
— И что дальше? — холодно поинтересовался Казанский.
Елагин набрался духу и выпалил:
— Я полагаю, что уголовное преследование Берлина следует прекратить. И уж конечно, мы не имеем никаких оснований для его задержания и заключения в следственном изоляторе.
Рюрик предполагал, что его слова вызовут грозу, но не думал, что она будет такой сильной. Лицо Казанского стало белее полотна. Казалось, что он не говорит, а яростно выплевывает слова, как огненные шары, стараясь испепелить ими бедного Рюрика Елагина. Но Елагин был не только упрямым, но и крепким парнем — крепким во всех отношениях. И Казанский это знал. Вскоре гнев Казанского, наткнувшись на упрямое и невозмутимое молчание молодого следователя, стал иссякать.
— Берлин будет задержан! — в конце концов сказал Казанский. — Завтра же! А что касается тебя, Елагин, то… — Тут на столе у начальника Следственного управления зазвонил телефон, и он оборвал фразу. — Я с тобой еще не закончил, — сказал он Елагину, прижимая телефон к уху. И рявкнул в трубку: — Слушаю!
Некоторое время он слушал молча, затем сказал:
— Нет, я не забыл… Да, уже собираюсь. Спасибо, что напомнили. — Он положил трубку на рычаг и посмотрел на Елагина. — Ладно, Елагин. Сейчас у меня важное совещание. Но завтра утром мы продолжим этот разговор. Идите работайте.
Рюрик повернулся и вышел из кабинета. «Завтра утром он меня в порошок сотрет», — уныло подумал следователь.
И был не прав. Вопреки ожиданиям Казанского «утро» для него так и не наступило. Через четыре часа после разговора с Рюриком Елагиным начальник Следственного управления Генпрокуратуры по расследованию особо опасных преступлений, государственный советник юстиции второго класса Владимир Михайлович Казанский был мертв.
Берлин весело взглянул на Турецкого и сказал:
— Я из тех людей, которые — если им представится возможность говорить — будут говорить долго и утомительно. Я из породы болтунов, Александр Борисович.
— А я люблю послушать, — ответил ему Турецкий.
— Правда? А разве работа вас не ждет?
— А вы и есть моя работа, Борис Григорьевич. — Турецкий стряхнул с сигареты пепел, прищурился и спросил: — Итак, какое отношение вы имеете к покушению, в котором погибли Казанский, Краснов и Самойлов?
— Никакого. Я уже говорил об этом следователю, который вел допросы до вас.
Турецкий кивнул:
— Да, я знаю. Вы также утверждали, что в момент убийства были с женой в ресторане «Зеленая лагуна».
— Утверждал. Ну и что?
— Мы встретились с официантами и менеджерами ресторана, работавшими в тот вечер. Никто из них вас там не видел.
Берлин нервно передернул плечами:
— В ресторане постоянный полумрак. Они могли меня не разглядеть.