— Я не против.
— Тогда пошли. Покажу вам свою любимую скамейку!
«Любимая скамейка» оказалась обычной цементной скамьей с деревянными перекладинами, зато стояла она в тени большой голубоватой ели.
— Ну вот, — сказал Лариса, усаживаясь. Затем посмотрела на Поремского, дружелюбно улыбнулась и спросила: — Вы ведь не обиделись на то, что я назвала вас Володей? Просто мы с вами почти ровесники, вот я и…
— Это вы мне льстите, — заметил Поремский. — Я, по меньшей мере, лет на восемь старше вас.
— Правда? Такой старый? — Девушка недоверчиво на него посмотрела. — А выглядите молодо.
— По-вашему, все, что за тридцать, — это уже старость?
— А по-вашему, разве нет? — ответила Лариса вопросом на вопрос. Затем смягчила свое резкое заявление улыбкой и добавила: — Хотя в наше безумное время и старики бывают юными. Вон Шон Коннери, например. Триста лет, а все еще жеребец.
— Спасибо за утешение. Но мне все же чуть-чуть поменьше.
Девушка весело посмотрела на Поремского, затем откинула голову и тряхнула длинными каштановыми волосами. Это было очень женственно.
— Итак, Володя, — перешла она на деловой тон, — вы пришли сюда поговорить о моем брате, так?
— Так.
Лариса вздохнула:
— Мой бедный, бедный брат. К сожалению, мы с ним так мало общались… И вообще, мне кажется, он меня немного недолюбливал. Считал слишком легкомысленной и пустой.
— А вы?
— Что я?
— Вы его любили?
Лариса хотела что-то ответить, но осеклась и задумалась.
— Тяжелый вопрос вы мне задали, — тихо проговорила она после паузы. — Любила ли я Гену? Да, наверное, любила. То есть… конечно, любила. Но мы с ним были — как бы из разных вселенных, понимаете? Я не понимала его, он — меня. Да он и не стремился понять. Он вечно был погружен в какие-то мрачные размышления и не любил, когда его отвлекали по разным пустякам. До армии он тоже был молчаливым и серьезным, но после армии стал совсем уж невыносим. На смену серьезности пришла мрачность и… — Девушка глянула на Поремского из-под длинных опущенных ресниц. — Вам знакомо такое слово — «мизантропия»?
— Знакомо.
— Ну вот, это дурацкое слово вполне применимо к нему. Он не любил людей. Не любил шумные компании, пустую болтовню. Он даже от анекдотов морщился. По крайней мере, когда я пыталась ему их рассказывать.
— И все-таки вы долгое время жили в одной квартире, — сказал Поремский. — Может быть, вы знаете, с кем он общался? С кем дружил? Была ли у него девушка?
— Девушка? — Лариса задумалась. — Девушки у него, наверное, были. Но домой он их никогда не приводил. Понимаете, для Гены наш дом был не больше чем место для ночлега. Ну или столовой, где можно сытно поужинать. А если ужина нет, то тоже не беда. Ведь всегда можно открыть холодильник и сварганить себе бутерброд с колбасой. Вот так он к дому и относился.
— То есть вы хотите сказать, что…
— Я хочу сказать, что вся его жизнь проходила за стенами нашей квартиры. Поэтому мне почти нечего вам рассказать. Но это совсем не значит, что Гена был плохим.
— Я понимаю, — сказал Поремский. — Скажите, а Геннадий был мстительный человек?
— Вы хотели спросить: мог ли он взорвать этих людей из мести?
Поремский кивнул. Девушка откинула со лба прядь волос и спокойно и пристально посмотрела Поремско-му в глаза.
— Володя, если я скажу вам, что чужая душа — потемки, это будет банальщина. Но тем не менее… Да, мы росли вместе с Геной, мы жили с ним в одной квартире. Он занимался спортом, ездил с приятелями в какие-то турпоходы… — Карие глаза Ларисы стали задумчивыми. Голос зазвучал тише: — Однажды он притащил домой мертвую птицу и сказал, что будет делать из нее чучело. Помню, я тогда страшно испугалась и даже расплакалась. А он, вместо того чтобы кинуться утешать, взял меня за руку, отвел в ванную комнату и запер там. Открыл только тогда, когда я перестала плакать. И еще пригрозил, что, если я кому-нибудь расскажу об этом, он сбросит меня с крыши. Вот так. А та дохлая птица провалялась у нас в квартире два дня, пока отец не выбросил ее на помойку.
— К чему вы мне это рассказали? — спросил По-ремский.
Лариса посмотрела на него прищурившись:
— К тому, что иногда Гена совершал странные поступки. Но значит ли это, что он был способен убить из мести… — Она тихо покачала головой: — Я не знаю.
— Ваш отец рассказывал, что до армии Геннадий был хорошим спортсменом. А после армии он занимался в каком-нибудь клубе?
— А отец что говорит?
— Говорит, что не знает.
Лариса удовлетворенно кивнула:
— Ну вот видите. Даже отец не знает, хотя живет… жил с ним в одной квартире. А откуда мне про это знать?
— Да, действительно, — согласился Поремский. — Но все-таки странно… Ни вы, ни отец не смогли рассказать о Геннадии практически ничего. Ни о его жизни, ни о его привычках.
— Я рассказала вам о его характере, — возразила Лариса. — И если уж на то пошло, с Геной после армии действительно стало что-то твориться. Он как будто обозлился на весь мир. Нет, я неправильно выразилась. Скорее, не на весь мир, а на тех, кто в этом мире процветает. На богатых людей, на начальников.
— И на генералов тоже?
— И на генералов тоже. Ведь это из-за них отец потерял ноги в афганской войне. Это они бросили Гену в кровавый котел Чечни, они заставили его пережить весь тот ужас. Иногда, когда по телевизору показывали правительство, Гена буквально бледнел и трясся от злобы. А однажды он сказал: «Будь моя воля, я бы их всех поставил к стенке и…» — Лариса качнула головой и, выдавив из себя слабую улыбку, тихо сказала: — Понимаете, Гену страшно бесило все это политическое словоблудие. Помню, однажды он сказал, что им и такими же парнями, как он, правительство просто заткнуло дырку в бочке. А теперь он — использованная, износившаяся затычка, которую выбросили на свалку. То же самое он говорил и об отце.
— Может, он упоминал какие-нибудь имена? Кто из генералов вызывал у него наибольшую ярость?
— Нет, Володя, имен он не называл. Он говорил про них просто: «вся эта штабная сволочь». А иногда и еще жестче. Матом.
— Если Геннадий так ненавидел удачливых людей, то как его занесло в службу безопасности «СНК»? Ведь ему приходилось охранять покой миллиардера.
— Точно не знаю, — немного подумав, ответила Лариса. — По-моему, какой-то знакомый… бывший однополчанин… его туда устроил. У Гены ведь был разряд по боксу. И он служил в горячей точке. С таким послужным списком либо в охранники, либо в киллеры. Гена выбрал первый вариант. — По чистому, белому лбу Ларисы пробежали морщинки, и она добавила: — По крайней мере, сначала.
— Понятно, — негромко отозвался Поремский. — Кстати, Лариса, а почему вы перебрались в другую квартиру?