Бычихин затянулся сигаретой и ответил, пуская ртом дым, как Змей Горыныч:
— Там все правда. От первого до последнего слова.
— Хорошо, я уточню. Значит, вы в самом деле встретились с человеком, который признался вам в убийстве?
— Угу. Встретился и поговорил.
— Как он выглядел?
Бычихин пожал сутулыми плечами:
— Не помню.
— Плохая память? — осведомился Турецкий.
— Угу.
Александр Борисович отечески улыбнулся:
— Я знаю одно прекрасное средство от забывчивости.
— Правда? — поднял брови журналист. — И какое же?
— Камера СИЗО. Укрепляет нервы и освежает память. Хотите попробовать?
Бычихин ухмыльнулся и качнул узкой головой:
— Нет уж, благодарю. У этого лекарства слишком сильные побочные эффекты.
— Ну тогда сделайте над собой усилие и напрягите свою молодую память. Или я отправлю вас в санаторий принудительно.
Брови журналиста дрогнули.
— Господин следователь… — жалобно начал он. — Александр Борисович, но за что в санаторий? Я и правда не помню лицо этого незнакомца. Он был в кепке, низко надвинутой на лоб. А его глаза скрывали большие солнцезащитные очки. Воротник его черной куртки был поднят и скрывал нижнюю часть лица. К тому же на город опустились сумерки, а я сильно близорук. А очки я на улице не надеваю — стесняюсь.
— Лиловые, — сказал Турецкий.
— Что? — не понял журналист.
— Лиловые сумерки. Обычно так пишут в детективных романах. Значит, он был в темных очках?
— Ну да.
— А в статье написано, что вы видели его глаза. И даже описываете их выражение. «Но тревожно бегающие глаза и не находящие себе места руки ясно говорили о том, что человек этот напуган». Так там, кажется, написано?
— Это всего лишь литературные приемы, — ничуть не смутившись, ответил журналист. — Чтобы посильнее заинтересовать читателя. Не посадите же вы меня за них?
— За эти «приемы» нет. А вот за другие… — Турецкий холодно прищурился. — Вы не обратились в милицию. А это уже укрывательство преступника и утаивание информации.
— Я не думал, что все это всерьез. В нашей работе часто приходится сталкиваться с идиотами щ?и любителями розыгрышей. Я побоялся беспокоить милицию, отвлекать прокуратуру от дел. Я ведь в статье прямо называю его слова бредом…
— «Бредовыми порождениями больного ума», — с усмешкой процитировал Турецкий.
Журналист кивнул:
— Именно. И к тому же я ведь отчитался обо всем в своей статье. И подпись свою поставил. Считайте это чистосердечным признанием.
Слушая оправдания журналиста, Александр Борисович тоже закурил.
— Ну хорошо, — сказал он, пряча зажигалку в карман. — Тогда я задам свой вопрос несколько иначе. Какое впечатление он на вас произвел?
— В каком смысле?
Турецкий внимательно посмотрел на Бычихина.
— Вы ведь литератор, — серьезно сказал он. — Опишите мне его: что он за человек, на ваш взгляд?
На щеках журналиста появился розоватый румянец. По всей вероятности, литератором его еще никто не называл. Бычихин был польщен.
— Как вам сказать… — Он наморщил лоб. — Тут в двух словах и не опишешь…
— И все-таки постарайтесь. Начните с возраста.
— Ну хорошо. Как мне показалось, он был молод. Ну то есть не стар. Примерно как мой редактор Иоанн Давыдов. Лет так, я полагаю, тридцать. Плюс-минус три года.
— Отлично, — похвалил Турецкий. — Теперь перейдем к росту.
— Рост… Рост довольно высокий. Пониже меня, но значительно… значительно выше нашего редактора Давыдова. Примерно метр восемьдесят два… — Бычихин тряхнул головой: — Нет! Метр восемьдесят три. Да, примерно так.
— Замечательно, — вновь похвалил Турецкий. — Продолжайте в том же русле. Этот незнакомец, он что, и правда был похож на агента спецслужб?
— А я никогда не видел агентов спецслужб, — признался Бычихин. — Если вам интересно мое мнение, то в его поведении было слишком много игры. Он словно бы хотел показаться агентом спецслужб. Этакий Фокс Малдер подмосковного разлива.
— А почему подмосковного?
Бычихин пожал плечами:
— Не знаю. Но было в нем что-то от провинциала, стремящегося сойти за столичную штучку. Хотя нет. Тут скорее дело в другом. Просто человек, который играет роль, не будучи при этом хорошим артистом.
— И все-таки вы ему поверили.
— Поверил, — покорно кивнул Бычихин. — Я ведь уже сказал: я никогда раньше не видел спецагентов. Ну то есть по телевизору я их видел. Но сдается мне, что они вовсе не такие, какими их показывают в кино. Так что он вполне мог быть настоящим.
— Странно, — задумчиво произнес Александр Борисович.
— Что? — не понял Бычихин.
— Странно, как это простой подмосковный парень — и к тому же еще плохой артист — может изъясняться такими фразами? «Карт-бланш в виде избирательских голосов», «перехватить бразды правления»…
Бычихин снова покраснел, но на этот раз явно не от удовольствия, а от смущения.
— Ну, возможно, я придал его словам более приемлемый вид…
— В смысле — литературный?
Бычихин вздохнул:
— Типа да.
— Вы записывали беседу на диктофон?
— Нет, что вы. Он сразу, еще по телефону, предупредил, что не потерпит диктофона. А когда мы встретились, он заставил меня вывернуть карманы. Я и об этом написал, но негодяй и завистник Давыдов выкинул эти строки из моей статьи. Ему вечно кажется, что я перехлестываю объем.
— Понятно. Значит, вы все писали по памяти?
— Ну да.
Турецкий нахмурился:
— Плохо дело.
— Почему?
— Несколько минут назад вы заявили мне, что у вас плохая память. Или вы и об этом забыли?
— Нет… Почему… Я помню. Пожалуй, я несколько преувеличил. Память у меня вполне обычная. Нормальная то есть. И все, что написано в статье, — правда. Может быть, я немного погрешил в стилистике, но факты оставил нетронутыми. В этом я вам клянусь!
Турецкий долго и изучающе разглядывал физиономию Бычихина.
— Что ж, верю, — заключил он наконец. — Ну хорошо, Денис Григорьевич. Тогда у меня к вам просьба. Если этот парень еще раз позвонит и попросит встречи — вы уж, пожалуйста, известите меня. Иначе я обещаю применить к вам самые жесткие меры, вплоть до задержания.
— А как же журналистская тайна?
— Журналисту, если только он настоящий профессионал, выгодно поддерживать хорошие отношения с правоохранительными органами. Допустим, поймаем мы опасного рецидивиста, вора в законе, и захотим, чтобы этот эпизод осветили в прессе. Кого, по-вашему, мы позовем?