— А почему вы интересуетесь? — спросила она наконец. — Или подозреваете ее в чем?
— Нет, не подозреваю, — спокойно ответил Порем-ский. — Они важные свидетели. И у меня есть основания предполагать, что они знают больше, чем говорят.
— О чем? — прищурилась старушка.
— О деле, которое я расследую, — ответил Володя.
— А что это за дело?
Поремский нахмурился и строго ответил:
— Разглашению не подлежит. Так что, бабушка, удалось вам что-нибудь расслышать или нет? Если что-нибудь вспомните — очень поможете следствию.
Взгляд «вещуньи» стал мягче.
— Много я не слышала, — сказала она. — Обсуждали они что-то. Спорили. Вроде как дело у них какое-то общее было. И Лариса эта тоже выступала. Голос у нее звонкий… Иногда даже криком кричала. «Нет! — кричала. — Глупо!» А иногда так: «Идиотизм!» Все начинали бормотать, вроде как успокаивать ее. А она им в ответ: «Трусы вы!»
— Так и кричала? — удивился Поремский.
«Вещунья» кивнула:
— Да, так.
— А еще что?
Старушка сосредоточенно задумалась, но, видимо, так ничего и не вспомнила. Пожала плечами:
— Да вроде все.
— Постой, кума, — обратилась к ней одна из подруг, — а ты ведь говорила, что у нее там притон. А теперь говоришь совсем по-другому.
«Вещунья» поморщилась:
— Ну говорила. А сейчас поняла: не притон.
— Простите, — обратился к ней Володя, — вас как зовут?
— Валентина Петровна.
— Валентина Петровна, у меня к вам один очень важный вопрос…
Поремский назвал старушке дату, когда взорвалась машина с генералами. Затем спросил:
— Не помните, была в этот день Лариса дома или нет?
Возникла пауза. Старушка усиленно шевелила морщинами, изображая мыслительный процесс, а ее подруги, раскрыв рты, следили за этим, ожидая, что с минуты на минуту произойдет разоблачение какого-то страшного и таинственного преступления.
Наконец Валентина Петровна перестала шевелить морщинами и утвердительно кивнула:
— Помню. Знаю. В тот день по телевизору последнюю серию «Ростовской сироты» показывали. Я еще этот день в программе фломастером обвела. А потом серия прервалась экстренным выпуском новостей, и о взрыве рассказали. О том самом, в котором генералы погибли…
Внезапно сознание старушки пронзила страшная догадка, и лицо ее изумленно вытянулось. Она прижала ко рту сморщенную ладошку и тихо прошептала:
— Постойте… Так что, выходит, девка эта со взрывом связана?
— Вы сказали, что помните, — не отвечая на вопрос старушки, напомнил ей Поремский. — Что именно вы помните?
— Да все помню, — безапелляционно заявила она. — Помню, что домой она пришла поздно. Я еще один сериал посмотреть успела, тот, что по второму идет. Как раз спать собиралась, когда ихняя дверь хлопнула. И началось: бу-бу-бу.
— То есть она с кем-то разговаривала?
— Ну да. С ухажером этим своим, который со шрамом. Она и пришла с ним.
— О чем они говорили?
— Я только ее слышала. Ухажер-то тихо бубнил, а уж она разорялась! «Глупо! — кричала. — Глупо!» А потом заплакала. Он ее увещевать начал: бу-бу-бу. А она ни в какую. Ревет, и все. Навзрыд.
«Вещунья» замолчала и обвела аудиторию торжественным взглядом. Старушки смотрели на нее с нескрываемым удовольствием и восхищением. Она это оценила. И продолжила:
— Всю ночь бубнили. Только она больше не кричала. Плакала только. Но тихо так, будто птичка чирикает. — А наутро я ее в подъезде встретила, — нахмурившись, продолжила старушка. — Не узнать было совсем. Красивая девушка, личико свежее, а тут… — Она печально вздохнула и покачала головой. — Лицо опухшее. Глаза красные. Но одета была аккуратно, и лицо как надо наштукатурила. Даже больше, чем обычно. Пудра в палец толщиной!
— Может, кто из ее близких погиб? — осторожно спросила «безобидная», вопросительно поглядывая на Поремского. — Родственник?
Взгляды старушек устремились на него. Наклевывалась интересная интрига. К тому же семейная трагедия, а старушек хлебом не корми, дай только посудачить о семейных трагедиях. Однако Поремский оказался для них слишком крепким орешком.
— Это все, что вы помните? — вежливо осведомился он, словно и не заметил вопроса.
Теперь старушки уставились на Валентину Петровну. Она в ответ пожала худыми плечами:
— Ну… — И вновь наморщила лоб. Видно было, что старушка изо всех сил пытается вспомнить еще какую-нибудь интересную деталь, однако память отказывается ей подчиняться. — Все, — выдохнула Валентина Петровна. — Больше ничего не вспомню.
Триумф ее был окончен. Подруги моментально потеряли к ней интерес и вновь воззрились на Поремско-го. «Прямо как футбольные болельщицы», — с иронией подумал Володя. Все ждали от него пояснения или хотя бы следующего вопроса. И вопрос последовал:
— Валентина Петровна, вы можете описать людей, которые приходили к Ларисе Кизиковой?
— Да разве ж их различишь. Молодые парни. Иные в куртках и кофтах, иные — в рубашках. Одни белые, другие темные.
— Спасибо, — сказал Поремский. — Вы мне очень помогли. Если вспомните что-нибудь еще — звоните. Вот мои телефоны.
Он протянул Валентине Петровне визитную карточку. Та взяла карточку, внимательно с ней ознакомилась и спрятала в карман кофты. Затем торжествующе покосилась на подруг — взглядом, полным превосходства. Тем оставалось лишь уныло вздохнуть. Что они и сделали.
— А вон и она сама идет! — воскликнула «вещунья», ткнув пальцем в сторону подъезда.
Поремский проследил взглядом в направлении, указанном старухой; и как раз вовремя, чтобы увидеть, как Лариса вошла в подъезд.
На этот раз дверь открылась после первого же звонка. Лариса Кизикова встретила его не слишком приветливо:
— А, это вы. Входите. Не думала, что вы такой упорный.
Она отошла, впуская Поремского в квартиру. Володя был сердит и хмур.
— Это что, в ваших правилах — назначать встречу и не приходить на нее? — осведомился он, когда Лариса закрыла дверь.
— У меня были непредвиденные обстоятельства, — спокойно ответила девушка.
— Могли бы и предупредить.
— Я забыла ваш номер. — Она посмотрела на его сердитое лицо и улыбнулась — лучисто, белозубо.
Поремский ответил на ее улыбку вопросительным взглядом.
— Простите, — весело сказала Лариса, — но вы такой смешной, когда злитесь. Ну ладно, не хмурьте брови. Я правда забыла ваш номер. А у меня на счету деньги кончились, поэтому телефон был отключен. Проходите на кухню, а то у меня не прибрано. И можете не разуваться.