Пленник стиснул зубы и часто-часто моргал, не пытаясь ответить.
– Если боишься – мы тебя сами. – Солта говорил таким тоном, каким говорит добрый дядечка с племянником-несмышленышем, наставляя его на путь истинный.
– Пристрели, – найдя в себе силы, выдавил Павел, на что Газиев радостно осклабился.
– Зачем стрелять? Мирная страна, горный воздух. Далеко слышно. Зачем шуметь?
Пленник, потеряв последние силы, шумно втянул ноздрями воздух и на подогнувшихся ногах начал оседать на землю.
– Ваха, – скомандовал Газиев, решив, что пора заканчивать. Окликнутый им моджахед в два шага оказался за спиной русского и, накинув на шею петлю, толкнул того в спину. Пленник упал и захрипел, попытался вцепиться в тонкую веревку пальцами, но Байсаров прыгнул ему на спину и обеими руками потянул удавку на себя. Павел забился, захрипел громче, но почти сразу хрип перешел в свист, а несколькими мгновениями спустя не стало слышно и его. Руки с окровавленными ногтями, которыми пленник несколькими секундами раньше раздирал горло в тщетной попытке ухватить веревку, со стуком упали на землю. Плечи последний раз дернулись и обмякли. Ваха отпустил удавку и, продолжая сидеть на мертвом теле, вытер выступивший на лице пот.
– Какой прыткий, едва удержал! – пожаловался он наблюдавшему за сценой расправы Газиеву.
– Этого, – носок ботинка ткнулся в ногу убитого, – в обрыв, а Серьежу привести в чувство и больше не трогать. Он мне еще потребуется. – После этих слов на лице главаря банды появилась загадочная улыбка. Он что-то замыслил, но пока ни с кем не собирался этим делиться. Меж тем отгадка напрямую была связана с видеокассетой, подаренной ему накануне перехода через грузинскую границу.Вопрос с пленниками практически решился: один был удавлен, второй… второй ждал своей участи. Ему Газиев приготовил нечто более занимательное – Солта желал устроить шоу. Театр двух актеров. Как режиссеру главарю банды надлежало знать все: где будет висеть ружье, когда и в кого оно выстрелит. Он знал роли, знал и назначенных на них «актеров». И если первый «актер» в какой-то мере понимал, что ему предстоит, то второму еще только предстояло узнать о своем участии в предстоявшем действе.
Начал Солта издалека:
– Вся беда рода человеческого, – он подошел к своему помощнику, сидевшему, прислонившись спиной к дереву, на небольшом коврике, – в том, что мы слышим, что говорит человек, но нам не дано знать, что он думает.
– Правильно говоришь, брат! – поддержал его ничего не подозревающий Джафаров.
– Поговаривают, самозванец в очередной раз собирается в Москву… – Казалось, Газиев, переключившись на более земные проблемы, не собирается развивать философскую тему.
– Рамзан? Да чтоб он сдох! – Джабраил не скрывал своей ненависти. – Проклятый враг всех нохчей! Будь моя воля…
– Остынь, – Солта грустно улыбнулся. – Будь наша воля… Все мы так говорим. Вот только знать бы, кто из нас больший враг – он или мы… – В словах главаря банды вновь зазвучала философия.
Джафаров насторожился и вопросительно поднял брови, он не сразу сумел понять, проверяет ли Солта его реакцию или действительно так считает. Ответ дал сам главарь боевиков.
– Мы кровники, нам нет иного пути, – Газиев повел рукой, очерчивая расстилающийся вокруг лес. – Отступать нам некуда, идти тоже. А Рамзан… Сволочь, конечно, но… неправы были мы, когда хотели маленькой свободной Ичкерии… Зачем отделяться на клочке земли, способной прокормить один-два миллиона, когда можно жить в России и владеть ею?! Рамзан далеко не первый, кто понял это…
Джабраил не находил слов. Хотелось возмутиться, замахать руками, но он смолчал, настороженно ожидая продолжения разговора, который ему очень не нравился!
– Не веришь? – Солта усмехнулся. – Посмотри, как часто рождаются у нас дети! Скоро мы заселим земли русских. Придем в их дома.
– И отомстим! – Казалось, Джафаров понял мысль командира.
– Отомстим, – согласился Газиев, – но не так, как ты думаешь. Наши потомки будут жить и наблюдать, как вымирают внуки тех, кто сейчас топчется на нашей земле. Эта война отобрала у русских последнее, что они имели, – славу быть непобедимыми. Они не проиграли, но победить не смогли.
– Если бы не Кадыров, у них бы не было и этого! – Джафаров наконец высказался.
– Кадыров? Кадыров всего лишь пешка, – казалось, Солта сам себе противоречит, – пес на цепи. Ему, как и его папаше, вначале как следует пригрозили дубинкой, затем кинули кусок мяса, и он заключил сделку. Жизнь, благополучие, развязанные руки в обмен на лояльность и преданность. Преданный пес, которого в нужный момент всегда можно спустить с поводка и направить в глубь России.
– Ты считаешь, в Кремле боятся собственного народа?
– Собственного, говоришь? – Газиев и не пытался скрыть сарказма. – Боятся, говоришь? Почему бы и нет? Во всяком случае, готовятся они к возможным потрясениям уже давно. Потому и держат хорошо вооруженного, натасканного на кровь цепного пса, постепенно отпуская и отпуская удерживающий его поводок. Пес, – Солта хихикнул, ему нравилось собственное определение, – которого в нужный момент можно отцепить от привязи и натравить на взбунтовавшуюся толпу. Или хотя бы как следует припугнуть наиболее зарвавшихся.
– А что, если ослабленный поводок даст ему возможность прыгнуть на своих хозяев? – Джафаров улыбался, ему тоже понравилось сравнивать младшего Кадырова с цепным псом.
– О, на этот случай у хозяев остается ружье! Старое, можно сказать кремневое, но все же заряженное и, если не способное сразить намертво, то, во всяком случае, годное для того, чтобы жестоко покалечить. К тому же, без сомнения, в узком ошейнике пса спрятана тайная игла с ядом. И пес, я уверен, догадывается об этом. Во всяком случае, ему должны были дать это понять. Ружье – это армия, а армия никогда не станет вмешиваться во внутренний конфликт. Она слишком инертна, а офицеры… русские офицеры привыкли повиноваться приказам. Самый страшный недуг Российской армии – безынициативность. Хотя, как говорят в той же армейской среде, «дурак с инициативой еще хуже». Что бы ни произошло – армия все равно, как всегда, останется в стороне при любом развитии событий.
– Но в семнадцатом армия в стороне не осталась, – попробовал возразить Джабраил, так и не сумевший уловить смысл всех этих пространных рассуждений.
– В семнадцатом это была не армия. – Солта как бы невзначай передвинул автомат на грудь и направил ствол в сторону продолжавшего сидеть помощника. – Это была большая, оголодавшая, безземельная деревня. Именно она – деревня – и совершила революцию в феврале, а когда ее снова обманули, совершила следующую. Деревня, а не армия брала Зимний дворец, деревня арестовывала временное правительство. Но я сейчас не о том. Знаешь, если бы не мои личные счеты с Кадыровыми, я бы, пожалуй, сдался по амнистии еще два года назад.
У Джабраила вновь не нашлось слов. Таким откровенным Газиев никогда еще не был. Джафаров никак не мог уразуметь, что это – очередная проверка на «вшивость» или же момент проявления позорной для моджахеда слабости?