Попятилась Алена, развернулась, побежала прочь.
Ей нужно было сейчас остаться одной, совсем одной, а еще зачем-то понадобился колодец. Ведь должны же были стоять в слободе колодцы, должны, да словно все попрятались! Алена забежала за угол, заскочила в чей-то двор, пустой, нищий, и упала на колени перед грязной лужей прямо у порога.
— Водица! — воскликнула она. — Где же ты, окаянная? Как тебя не надо — так ты здесь! Как надо — так не дозовешься!
Схватив подвернувшуюся хворостину, Алена что было сил хлестнула по луже, брызги полетели в глаза.
— А ну, ступай сюда! — яростно приказала она. — Где ты запропала?! Я тебя сейчас напрочь изведу!
Ярая злость созрела в ней, налилась алым соком и взорвалась, затмив зрение, и алой сделалась на миг вода, а всё остальное — черным.
И вспомнилось имя — Ульяна!
— Ульяна! — воскликнула Алена. — Ну же!..
Видно, горяча была та злость и звонко то имя, если неровное яркое пятно, окруженное нестерпимой золотой каймой, медленно поднялось и исчезло из пределов зрения, а в сплошной черноте обозначились бледные просветы и окружающий мир стал приобретать четкие очертания.
Но Алене было не до него — на излете ярости она всё лупила по луже, повторяя внезапно выплывшее из памяти имечко, пока там и впрямь воды не осталось, пока взбаламученная вода не разлетелась, и последний удар нанесла по густой грязи.
Тут над головой у Алены громыхнуло.
— Иду-у!.. — сложился в слово гул, сопроводивший тот грохот.
Она подняла голову — и поразилась тому, как низко нависла над двором грозовая туча.
Хлынул дождь.
Алена, опершись кулаком с намертво зажатой хворостиной о мокрую землю, поднялась.
И сразу же услышала гомон.
Ощущение было такое, словно у нее, пока она сражалась с лужей, уши заложило, а теперь вдруг прорезался слух, и прорезался довольно болезненно.
Как была, с хворостиной, она вышла с чужого двора — и навстречу ей, обжигая глаза, метнулось большое пестрое пятно.
Это перепуганные мокрые бабы неслись прочь от Степанидиного домишки. Гром среди ясного неба и совершенно неожиданный ливень образумили их.
Погрозив им вслед хворостиной, Алена неторопливо — ноги еле волокла, да и огню надо было дать время угаснуть, — подошла к дому и стала растаскивать завал у двери.
Слободские бабы все, как на подбор, были мощного сложения, да еще силу их увеличило сознание своей совместной и неколебимой правоты. Не Алениным ручонкам было тягаться с их загрубевшими в хлевах да на огородах лапищами. А сейчас Алене даже хворостина казалась неподъемной.
Не обращая внимания на дождь, Алена разгребла завал настолько, чтобы уцепиться за дверной косяк и потянуть, с риском обломать ногти, на себя. Образовалась щель, Алена запустила пальцы поглубже и увеличила щель настолько, что смогла протиснуться в сенцы.
Степаниду Рязанку она обнаружила в горнице. Ворожея лежала на полу без чувств, ее щеку пересекали три длинные кровящие царапины. Похоже, бабы крепко поколотили ее, прежде чем закинуть в избу и затеять свою огненную потеху.
Алена, насквозь мокрая, не нашла ничего лучше, как вытереть Степанидино лицо подолом.
— Ох… — ответила на это Степанида.
Тогда Алена встряхнула ее за плечи.
Ворожея открыла единый глаз.
— Ну, здравствуй, Степанида Никитишна, — сказала Алена, хотя говорить было как бы нечем, каждое слово отнимало всё дыхание из груди и приходилось вдыхать заново. — Оклемалась? Поднимайся, пойдем. Тебя тут в покое не оставят.
— Ты кто, девка? — еле шевеля языком, спросила ворожея.
— А ты приглядись, — посоветовала Алена.
Рязанка приподнялась на локте.
— Господи, помоги мне, грешной… Кто б ты такова?
— Алена я. Помнишь? Ален на Москве немерено — ну?..
Силы возвращались — вот уж и на улыбку их стало.
— Чарочки две с ручками и коробочка серебряная… — пробормотала Степанида.
— Узнала, стало быть. Вставай. Собери, чего нужно, образа в плат увяжем и пойдем, благословясь, пока люди опять не набежали.
— Куда пойдем-то? — безнадежно спросила ворожея. — На Москве мне теперь жить не дадут, а в других местах меня не знают… Прижилась я тут… А бабы проклятые…
— Пойдем! — Алена сдвинула бровки, посмотрела со всей строгостью и жесточью. — Где жить будем — это моя забота.
— Зачем я тебе, бесталанная? — Рязанка вздохнула.
— Учить меня будешь. Ну, приросла ты, что ли, к полу? Корни пустила? — прикрикнула Алена.
Рязанка медленно поднялась.
— А чего тебя учить. Всё ты уж и сама познать можешь…
— Ага! Учуяла!..
Алена встала против нее, глядя в единый глаз.
— А скажи, Никитишна, когда ты чарочки взять отказалась, когда беду мне накаркала, — ты про мое проклятье знала?
— Видно же было.
— Значит, видно было…
Рот у ворожеи приоткрылся, она коротко вздохнула — и ничего уж более не сказала. Лишь кивнула.
Видя, что Степанида Рязанка никак не отойдет и никак не осознает себя живой, Алена сама взялась хозяйничать — полезла в сундук, выгребла всю тряпичную казну, достала и плат — увязать образа.
Ворожея кое-как поднялась, и тут оказалось, что ей зашибли ногу.
Видя, что Алена взялась за дело решительно, Степанида указала ей, где припрятаны деньги, а сама собрала в другой узел колдовское свое имущество — травы, деревянную ступку с пестом, сверточки какие-то, укладочки, пузырьки темного стекла.
Алена, видя, что ворожея еле движется, подхватила оба узла с вещами да с образами, присела — на добрую дорогу и повела Рязанку из дома прочь.
Нога ногой, а силушкой Бог Степаниду, в отличие от маленькой Алены, не обидел. Она как налегла плечом на дверь, так и проложила им обеим дорогу, вот только что Алене с узлами всё равно пришлось боком протискиваться.
На дворе не унимался ливень.
Степанида принюхалась.
— Гроза, что ли, грянула?
— Гроза, — подтвердила Алена.
— Не время вроде.
— А кабы она времени дожидалась, домишко твой сгорел бы, как пук соломы, и с тобой вместе.
Почему-то слова эти прозвучали на редкость сердито.
Видно, Алена не только была недовольна Степанидой — ишь ты, дождь спасительный ей не угодил! — но и предвкушала удовольствие от шлепанья с тяжестью под ливнем.
Постояв под стрехой, она вдруг поставила узлы, вытянулась, что хватило росточка, и достала серп, охраняющий от порчи и нечистой силы: