— Все тридцать две! Извольте перечесть, — мастер Даниэль Ребус повел белой рукой над двумя рядами фигур, одним — потемнее, другим — посветлее.
Данненштерн взял одну в руки.
— Отшлифовано изрядно, даже чересчур, — заметил он. — Все черты сглажены.
— Очевидно, потому, что янтарь довольно легко полируется, и для этого пригоден даже толченый уголь, — заметил Троебровый. — А резьба совсем мелкая.
Судовладелец тоже взял посмотреть темную фигурку.
— Наловчились резать янтарь в Кенигсберге, — сказал он. — И не говорите, мастер, что эти шахматные фигуры вам дорого обошлись. Янтаря там много, и я сам видел, как его вылавливают из воды в штормовые ночи при свете больших факелов. Его ловят вот такими сетками, господа!
Он развел руки, как если бы собрался обнять большую изразцовую печь.
— Ночью? — удивился Данненштерн. — Почему бы вдруг?
— Штормы, которые выносят янтарь на поверхность, почему-то предпочитают ночное время. Хитрые волны вытаскивают куски янтаря — и они же, отхлынув, уволакивают янтарь с собой. Если бы собирать лишь тот янтарь, что можно найти на берегу утром, то он, пожалуй, оказался бы на вес золота!
Аптекарь Мартини тоже подошел полюбопытствовать.
— У меня имеется удивительная польская настойка на янтаре, — сказал он. — В больших и маленьких бутылях. Отличное средство от простуды и болезней горла. Кстати, дымом янтаря кое-где окуривают больных лошадей — попробуйте, Ганс, это может оказаться куда полезнее вашей мандрагоры в штанах.
Судовладелец покосился, но Мартини говорил вполне серьезно.
Алена глядела во все глаза на мастера Ребуса — вот он, обещанный, вот он, угаданный! Статен, в плечах широк, сразу видать — силен. Но есть в лице что-то неприятное, как если бы Алене своя сестра ведунья сделала отворот от этого дородного немца. Вот кто ей нужен, чтобы раздобыть камень Алатырь. А коли потребуется за тот Алатырь лаской заплатить — пусть, ласки не жалко. Хотя… не ему ласка ведь предназначена, ох, не ему… как же быть-то? Ведь именно этой платы потребует!
Пока Алена, верно угадав, что единый взгляд ее с мастером крепко соединил, мучалась, Даниэль Ребус, как бы не замечая, что в комнате есть еще и женщина, показывал диковины мужчинам.
Была там лежащая в крошечной коробочке черешневая косточка, на которой, коли взглянуть на прилагаемое к коробочке увеличительное стекло, были видны вырезанные человеческие лица. Все поглядели в стекло, пробовали счесть лица, не смогли и подивились. После чего мастер Ребус с великим бережением вынул укладку, а из укладки — диковинную посудину, как бы из мутноватого стекла, с длинным носом и с торчащей вбок толстой, прозрачной же, трубой. По бокам посудины вилась резная ветвь с крупными завитками, что живо напомнило Алене персидские тафты да атласы.
Даниэль Ребус поставил это странное приобретение на широкую ладонь и дал присутствующим обозреть ее, на лицо же напустил восторженную гордость.
— Вижу, вижу, что вам неслыханно повезло, — сказал Данненштерн. — Но не могу понять, чем вы нас осчастливили. Это ведь, если не ошибаюсь, горный хрусталь?
— Вы не ошиблись. Но если вы догадаетесь, что я приобрел, то я подарю вам эту драгоценность вместе с документом, — отвечал Ребус.
— У нее имеется документ? — удивился Мартини.
— И еще какой! Подлинный, прекрасно выделанный пергамент, и я даже боюсь определить, сколько ему столетий.
Пергамент оказался в том же сундучке, заботливо запеленутый в холстину. Его распеленали, развернули и с великим недоумением принялись разбирать старинный почерк. Аптекарь прочитал несколько слов, явно не поняв их смысла, и вопросительно поглядел на Данненштерна.
— Такого языка в природе нет, — уверенно заявил купец. — Послушайте, Даниэль, кто вам подсунул эту вещицу с документом? И сколько вы за нее отдали?
— Если более шестидесяти четырех талеров, да еще дали кому-нибудь на чулки, то пальма первенства принадлежит вам! — вставил ехидный Мартини, и Данненштерн рассмеялся, а судовладелец надулся.
— Что за шестьдесят четыре талера? — осведомился Ребус.
— Их заплатил брат Ганса за фальшивую мандрагору. Вот она, в штанах…
— О боже! — с неизъяснимым презрением к одетой мандрагоре и ее покупателю произнес Даниэль Ребус. — Нет, тут и сравнения быть не может, господа мои. Перед вами подлинное сокровище! Подлинное!
— Так скажите же наконец, что это такое! — потребовал судовладелец. — Вы смеетесь над моей мандрагорой, а как бы не пришлось еще громче посмеяться над этим куском горного хрусталя!
— Не кощунствуйте, сударь, — одернул его мастер Ребус. — Все вы, господа, читали Священное Писание, все вы помните притчу о семи мудрых девах и семи неразумных. Вы помните, что в час прихода жениха в светильниках разумных дев было масло, и они приветствовали его, а неразумные не смогли и не были впущены в дом.
— Эту притчу толкуют детям в школах, — сказал Мартини. — Не хотите ли вы сказать, что перед нами — светильник, принадлежавший одной из мудрых дев?
— Да! Да! — воскликнул Даниэль Ребус. — Это он и есть!
Судовладелец разинул рот — это было еще почище мандрагоры в штанах.
Данненштерн и Мартини переглянулись.
— Для вещицы, которой не менее восемнадцати столетий, светильник выглядит более чем превосходно, — заметил купец. — Как будто вчера вышел из рук шлифовальщика.
— Он станет украшением моего собрания редкостей, — заявил мастер Ребус. — Непременно нужно будет известить пастора Глюка, иначе обидится…
— Какая жалость… — пробормотал вдруг аптекарь. — Ах, какая жалость…
— Что вы имеете в виду? — спросил Даниэль Ребус.
— Когда я пятнадцать… нет, шестнадцать лет назад был в Потсдаме, мне предлагали купить совершенно такое же изделие. Но его родиной называли Египет. И принадлежал он не мудрой деве, а кому-то из египетских султанов. При нем и грамота имелась, в которой можно было разобрать примерно столько же, сколько в вашем пергаменте.
— На турецком языке? — уточнил судовладелец, проникшись аптекарским ехидством.
— Я полагаю, на арабском. Такие светильники, я полагаю, и по сей день мастерят в Египте из горного хрусталя. У него была точно такая же надпись на боку… Возможно, цитата из Корана. Это арабские буквы, Ребус. И такими буквами во времена Господа нашего Христа не писали. Да и Корана тогда еще не было. Жаль, жаль, что я не приобрел его. Я бы отдал его вам в обмен на ваше чучело крокодила, и у вас на консоли стояли бы очаровательные парные светильники…
Даниэль Ребус внимательно оглядел собеседников.
Данненштерн похлопал его по плечу, что означало — не расстраивайтесь, друг мой, со всяким могло случиться…
Круглое лицо мастера Ребуса вдруг преобразилось — уголки рта повисли, брови встали домиком, раздался глубочайший вздох.