Во всяком случае, это было несуразно - жить музыкой. Нелепица, околесица. Музыка - светское искусство для девицы на выданье. Или же баловство, как для Левушки. А ремесло она - для придворных музыкантов, которые служат и жалование получают. Зачем-то надобно, чтобы при дворе была музыка - ну и Бог с ними, пусть кормятся…
Вдруг Архаров обнаружил, что сжимает шпажный эфес.
Он так и не сунул клинок обратно в ножны. Это следовало сделать немедленно, стоять с обнаженным оружием, когда нет боя, - дурачество… Да и вообще слушать музыку, когда в особняке еще из всех закоулков выковыривают мародеров - нелепо, несуразно!
Но он хотел понять - как возможно на краю гибели, знать ничего не желая про опасность, вызванивать острыми пальчиками танец белой лошадки в манеже слоновой кости. И впрямь безумие. Или же - иные законы жизни, которые ему неведомы. Впрочем, сказывают, и у безумия есть свои законы.
И все же - как возможно отдаваться хрустальным звукам, когда единственного человека, который в чумном городе мог о тебе заботиться, уводят на расстрел? Каким же всеобъемлющим должно быть безумие?…
Архаров вдруг возмутился всей душой - он-то увидел внутренним взором лицо Клавароша, а девке за клавикордами оно не явилось с немым упреком! И чем француженка со всей своей музыкой лучше зазорной девки, промышляющей по кабацким задворкам? Та хоть честно сама себя зовет кратким и емким словом!
Он шагнул было к француженке - но она опять вознесла руки над клавишами, опять его ошарашила полная тишина.
И тут он понял - она просто уже не числит себя среди живых. Поэтому ей безразлично, где сейчас Клаварош и кто стоит у дверей гостиной с обнаженной шпагой. Это не безумие, это добровольное принятие смерти в душу. Что и неудивительно - если несколько месяцев прожить в одиночестве, безвыходно, наедине со своей скорбью, и устать от ожидания визита чумы.
Такое возможно, когда отчетливо сознаешь, что ты никому в сем мире не нужен.
Архаров много бы до чего додумался, но привели в чувство выстрелы.
Он, сбив нечаянно банкетку, кинулся к окну. Это окно выходило в курдоннер - а Бредихин должен был покончить с мародерами на заднем дворе. Да и стрельба была отнюдь не залповая - три выстрела вразнобой. Должно быть, кто-то из мародеров попытался сбежать. Архаров разозлился.
Все в нем вскипело - как в те мгновения, когда душа расправлялась в азарте и давала волю тяжелым кулакам. Он выбежал из гостиной и сделал стоявшему в анфиладе Левушке знак - за мной!
В полной тишине они прошли быстрым шагом два помещения анфилады - два уютных гнездышка с диванами, картинами, бронзами, в шелковых обоях. На третьем их догнала музыка. Но близко уже была лестница, они устремились вниз, а музыка осталась наверху, такая нелепая в эту ночь и в этом доме, музыка, пронизанная обреченностью.
– Что там за чертовщина? - крикнул Архаров, высунувшись в окно.
– Два сукина сына сбежать хотели! - отвечал со двора Бредихин. - Погоди, не суйся! Сейчас выведем!
Оказалось, всех, назначенных к расстрелу, собрали как раз там, где они и жили - в огромной кухне. Солдаты при свете факела раскидали дрова, сложенные у стены каретного сарая, и высвободили необходимое место. Левушка из-за спины Архарова поглядел на двор - и тут же отвернулся. Он еще ни разу не видел расстрела мародеров.
Их повели на заднее крыльцо. Архаров хотел был их счесть и встал почти что на пути, на повороте коридора. Рядом оказались Федька и Демка. Через плечо у них были перекинуты дегтярные робы, в руках - крюки.
– Вы что тут толчетесь? - спросил он.
– Нас господин Бредихин прочь погнал, - отвечал Демка.
Мимо Архарова шли здоровые мужики - пахать на таких можно. И чума их не тронула, и за свою жизнь они, может, только в детстве соплями маялись. Теперь же эта жизнь почти иссякла, и они были в состоянии оглушившего душу тупого смирения.
Был среди них и сторож Степан, которого не спасли впопыхах напяленная парадная ливрея и поминание всуе хозяйской фамилии. Шварц, присматривавший за соблюдением законности и при свидетелях ткнувший пальцем в тех, кто пытался сжечь его в опустевшем доме, признал своего заоконного собеседника и нравоучительно высказался о вреде пособничества. Ущерб, нанесенный графам Ховриным через расстрел их крепостного, обещался покрыть из своего кармана рассерженный Бредихин - сказал, что полуполтина у него всегда найдется, а более такой преданный раб и не стоит.
Вдруг на архаровское плечо шлепнулась Левушкина рука, с силой нажала, сместила крупное тело в сторону, Архаров покачнулся, а когда повернул голову, чтобы ругнуть юного приятеля, то увидел такую картину: Левушка пихал локтем кого-то, стоящего у него за спиной, и сам пятился, и смотрел на Архарова круглыми глазами.
Архаров вдруг понял, что произошло: подпоручик Тучков, воспользовавшись поворотом коридора, выдернул из череды мародеров одного - и это был Клаварош. Сейчас он стоял, прижатый к стенке Левушкиной спиной, а Федька с Демкой, видевшие сей маневр, замерли, разинув рты.
Иногда Архаров соображал тяжко - докапываясь до смысла приказа, вышедшего из-под пера полкового писаря, скажем, - а иногда очень даже шустро. На то, что казалось ему смешным, он отвечал немедленным и громогласным хохотом. Или же в драке - хотя там не головой соображал, но непосредственно кулаками.
Осознал поступок Левушки он не сразу, но решение принял молниеносно. И - опять же, как в драке, - оно возникло как-то помимо головы.
– Живо! - приказал Архаров Демке и Федьке и, удивившись их непонятливости, добавил: - Ну?!
Демка догадался первым. Он стал напяливать на Клавароша свой дегтярный балахон, Федька тут же помог, и в последний миг они нахлобучили французу колпак и сунули в руку крюк.
Вышли двое солдат, замыкавших цепочку наскоро осужденных, и тут же со двора зашел Бредихин.
– Ну, Архаров, - сказал он угрюмо.
– Служба такая, - отвечал Архаров несколько виновато.
И впрямь - служба. Одному наутро - похвала от графа Орлова за удачную поимку большой и зловредной шайки мародеров, а другому сейчас - командовать расстрелом, это гвардейцу-то…
Бредихин вздохнул, помотал головой и вышел…
– Молите Бога, чтоб он позабыл арифметику, - вдруг сказал мортусам Архаров. На Левушку даже не поглядел.
Несколько минут все четверо стояли молча, причем Федька действительно молился - его губы шевелились, как у ребенка.
Грянул залп, тут же грянул и другой.
– Царствие небесное… - прошептал Демка.
* * *
Оставалось немногое - в соответствии с диспозицией устроить в особняке засаду на тех мародеров, которые должны были вскоре вернуться на фуре. Бредихин после расстрела был зол, от всего устранился, и Архаров со Шварцем сами расставили людей - кого в каретный сарай, кого - в сени, кого - во второе жилье на случай, коли мародеры догадаются о беде и попытаются удрать, так чтобы стреляли по ним сверху из окон. Но, слава Богу, обошлось - трое фальшивых мортусов вошли в дом с черного крыльца, таща с собой награбленное добро, без всякого сомнения и беспокойства.