Несколькими минутами позже я и Вадим, тесно сдвинув коврики и укрывшись одним расстегнутым спальником, завалились спать. Но сон не шел – переход был не столь длителен, чтобы вымотать, а ночная прохлада и некоторое нервное напряжение все еще наполняли организм излишней бодростью. Видимо, то же самое состояние было и у ротного. Поворочавшись пяток минут, он повернулся ко мне лицом и тихо спросил:

– Спишь?

– Увы, – изобразив сильное огорчение, вздохнул я.

– Мне тут случай один вспомнился, – начал рассказывать Вадим, а я приготовился слушать. – Как раз перед отъездом в Чечню, после какого-то очередного залета, комбриг собрал нас – командиров рот, комбатов и замов, возле штаба части. Ветер, холодно, все мысленно матерятся, а тот ходит перед строем и, естественно, тоже матерится, но уже на нас и вслух. Когда же поток командирского красноречия иссяк, а сам Шогинов слегка успокоился, он встал, вперился в ряды стоящих и совершенно серьезно спросил: «Вот ответьте мне, кто у нас в части самый лучший офицер?» После этих слов некоторое время было слышно лишь завывание ветра, затем майор Нигматулин… ты ведь его знаешь?

– Естественно, – кивнул я. Кто же не знает извечного борца за правду, врага штабных работников, первого хохмача части и к тому же хорошего боевого офицера?

– Так вот он, – я почувствовал, что ротный улыбается, – преданно глядя на комбрига и сделав при этом совершенно серьезное лицо, выдал: «Наверное, вы, товарищ полковник!» – «А вот и нет! Самый лучший офицер, – указательный палец Шогинова ткнулся в установленную в начале аллеи статую советского солдата, – он. И снег метет, и дождь льет, и голуби ему на голову срут, а ему все по хрену…»

Вадим, по-моему, продолжал говорить, но я его уже не слышал, я спал…

Нет, все-таки стоять под утро в последнюю смену – самое мерзкое дело: и толком не выспался, и вроде кругом еще ночь, и вместе с тем понимаешь, что спать больше ни придется. А еще утром холоднее всего, и, как ни одевайся, «карачун» все равно достанет. Одно радует: медленно, но упорно на востоке начинает светлеть, и часы, что ни говори, тикают вперед, планета вертится, приближая появление теплых солнечных лучей. Дождей, говорят, не было уже недели полторы, так что влаги в воздухе немного и, надеюсь, утренней росы не предвидится. Не люблю ходить мокрым, даже в теплую погоду не люблю. Вадим захрустел галетой, наверное, таким образом сон прогоняет. Вот ведь слышимость-то какая: он от меня метрах в тридцати, а как будто рядом, и это хорошо, значит, появись кто чужой, его движения далеко будут слышны. Только ни к чему нам сейчас появление противника, вовсе ни к чему. Вот как-нибудь в другой бы раз… А солнышко уже стало выползать над горизонтом, естественно, его с места нашей дневки еще не видно, но становилось все светлее и светлее. У деревьев начали появляться тени. Я взглянул на часы – без семи минут пять. Отбдили! Скоро будить остальных. Потом на скорую руку перекусить, и в темпе вальса – дальше. Хочешь не хочешь, а до восемнадцати ноль-ноль к дороге подойти надо по-любому. Так что рассиживаться некогда.

– Виталик, вставай! – Все, время вышло, общий подъем. Легкий шорох откидываемого спальника.

– Зябко… – Шадрин повел плечами, потянулся, расправляя плечи, зевнул, улыбнулся, привстал и, подхватив автомат, отправился в кустики. Онищенко, бывший с Виталиком в одной смене, открыл глаза, но вылезать из-под плащ-палатки не спешил. Чуть в стороне за небольшим бугорком шебуршали проснувшиеся Бочаров и Тулин. Похоже, ротный их уже «пнул», но покидать позицию они тоже не спешили.

– Игорь, подъем! В темпе до кустов туда-сюда, перекус, и мне на смену, ты или Виталик, а я пожру, – скомандовал я, и Онищенко в подтверждение «принятой информации» кивнул. Я посмотрел на его сонную физиономию и усмехнулся – он не торопился, похоже, ему подумалось, что лучше потом пробежаться, чем с утра заставлять себя любимого все делать по-быстрому.

Заурбек Умаров

Заурбек тоже считал дни, он же был достаточно умен, чтобы понимать – как только обнаружится пропажа Красильникова, на его поиски будут брошены все имеющиеся в наличии средства российских силовых структур. Органы перевернут все вверх дном в попытках найти хоть какой-то след, ведущий к похитителям. И можно было не сомневаться, они его найдут, это лишь вопрос времени. Поэтому Заурбек нервничал. Несговорчивость Егора оказалась столь неожиданной, что невольно выбила главаря банды из колеи и стала грозить срывом намеченных планов. Ни побои, ни угрозы пыток или смерти не смогли склонить Красильникова к сотрудничеству. А ведь глядя на Егора, ни за что нельзя было предположить, что он способен на столь упорное сопротивление. И вот надо же…

– Я смогу заставить его разговориться! – Спокойное течение мыслей сидевшего за накрытым столом Умарова было прервано вмешательством подошедшего Лечо Гакаева – помощника Заурбека, его любимца и одного из самых уважаемых боевиков отряда.

– Будешь работать психотерапевтом? – с усмешкой спросил Умаров и, отложив в сторону нож, которым отрезал вяленое мясо, пристально посмотрел в лицо своего любимца.

– Психотерапевтом? – переспросил Лечо и тоже усмехнулся. – Почему бы нет? Тресну пару раз по голове, чтобы в мозгах просветлело, и стану вгонять под ногти щепки. Вначале потоньше, потом потолще. Заговорит, как не заговорить, запоет! А если не захочет, могу придумать кое-что и поинтереснее.

– Никаких пыток! – резко рубанув ладонью воздух, остановил разглагольствования Гакаева Заурбек, тем самым дав понять, что любому ослушавшемуся грозит нешуточное наказание. – Он нужен мне в здравом уме и трезвой памяти.

– Но мы совсем чуть-чуть… Я считаю, долго он не продержится.

– Ты так уверен? – От слов Умарова повеяло холодом.

– Ты же сам его видел, какой из него воин? Он слабак, хлюпик.

– Я тоже так считал, но ошибся. Его не сломить. Во всяком случае, сейчас. А то, что на вид он кажется тебе слабаком… – Заурбек на секунду задумался. – Знаешь, я много думал… русские странный народ: будучи загнанными в угол, угрожающий гибелью всей нации, они начинают сопротивляться с большей, неимоверно большей ожесточенностью. Тогда, когда прочие народы предпочитают сдаться на милость победителей, русские продолжают драться. Только это всегда и делало их победителями. Я бы все же предпочел иметь их в друзьях, но жизнь рассудила иначе.

– Что ты говоришь? – Гакаев явно был удивлен такими суждениями. – Я уверен, что когда-нибудь мы победим!

– Победим, – не стал спорить Умаров. – Поверь, это будет началом нашего конца.

У Лечо даже не нашлось слов для протеста.

– Мы победим, не станет русских, вот только кто придет им на смену? Посмотри на карту мира и ответь, что стало с племенами на тех территориях, куда приходили люди Запада? – Пауза, и новый вопрос: – Ты думаешь, свободные дети гор им нужны? А насчет заложника… – Заурбек снова потянулся к отложенной в начале разговора говядине. – Если посчитаю нужным, прикажу убить его быстро. Всегда приятней ощутить собственное великодушие, чем, убивая врага после бесконечной череды пыток, чувствовать свое бессилие перед его несломленной волей. Да-да, Лечо, иногда бывает так, что казненный оказывается победителем над своим палачом.