– Ты, Матрена Фроловна, с предвзятым суждением не встревай в разговор, – строго одернул Пахомов. – Одержимость – не вина, а беда Гоши.
– Как, Петрович, не вина, если он сам признавал, что впустую сочиняет. Мол, одни убытки от его книг.
– Это тебе он так говорил, но в душе считал, что пишет на вечность, и лишь потомки смогут по достоинству оценить гениальность написанного.
– Чо ж ты сам-то перестал писать для потомков?
– Я – особая песня. Вовремя сообразил, что не в свое время родился.
– Видишь, как! Ты сообразил, а у Гоши соображения не хватило. Сонечка перед отъездом мне жаловалась: «Больно смотреть на его мучения. Не знаю, тетя Мотя, что дальше делать. Лечиться ни под каким предлогом не хочет. Измаялась я с ним. Иногда наваливается такая тоска, хоть в петлю лезь».
– Не сгущай краски. Никогда не слышал, чтобы София Михайловна про петлю заикалась.
– Что она перед тобой будет слезу лить. Это у нас с ней был свой, бабский, разговор.
– В своих разговорах бабы всякую чушь плетут.
Краем уха слушая понятых, Бирюков снял с полки книги Царькова и стал их рассматривать. Первые четыре сборника тиражом по тысяче экземпляров каждый были отпечатаны на хорошей белой бумаге, с цветным портретом автора на глянцевом картонном переплете. Последние две книги выглядели бледно. Серая газетная бумага, мягкая невзрачная обложка и однотонный авторский портрет внутри. Тираж их уменьшился наполовину. Антон наугад раскрыл один из сборников и прочитал первый попавшийся на глаза стих:
Сидел я молча у окна
И наслаждался тишиной,
С той поры моя любовь
Всегда со мной.
А, может быть, окно разбить
И окунуться с головой
В мир иной?…
Окунуться в другой свет,
Где живет художник и поэт.
Лимакин пригласил понятых для осмотра кухни. Вместе с ним включилась в работу эксперт-криминалист Тимохина. Бирюков тем временем выбрал сборник с авторской фотографией, наиболее подходящей для компьютерного совмещения, и принялся перебирать на полке другие книги. В основном это были сборники известных советских поэтов. Среди них стояла исписанная до половины общая тетрадь, оказавшаяся дневником, который время от времени вел Царьков. На первой странице четким почерком был выведен эпиграф: «Ошибки уходят в прошлое. Прошлое невозвратимо, значит, ошибки неисправимы. (А. П. Пахомов)».
Первая же запись в дневнике, датированная пятым числом июля прошлого года, заинтересовала Бирюкова. Убористый разборчивый текст занимал больше двадцати страниц:
«Софа – щедрая душа! – отправила нас с Яной Золовкиной на теплоходе в круизное плавание по Оби. Считает, что я – душевнобольной, и поручила своей подруге-телохранительнице опекать меня. Каюта-люкс на двоих. В одной половине расположился я, в другой – опекунша. По-моему, она большой красоты и маленькой добродетели. Из тех, которые думают, что спать по ночам в своей постели в одиночестве – это чудачество. Поплаваем – увидим.
Вечером отчалили из Новосибирска и на следующий день приплыли в Томск. Речной вокзальчик с претензией на шик, но так себе. Город – купеческая старина вперемешку с каменными коробками эпохи социализма. На экскурсию с оравой туристов не поехали. Пошли бродить вдвоем. Случайно забрели в коммерческий тир, где нам предложили пострелять из «Макарова». Золовкина 8 пуль всадила в десяточку и лишь 2 сорвала в девятку. В Афган бы ее, мочить душманов! Я из 100 возможных очков выбил только 12. Не владею офицерским оружием. Привык из «Калашника» поливать. Из Томска поплыли дальше на север.
Прошла ночь, настало утро, после утра настал день. Из открытого окна каюты смотрю на Обь. Пыхтят буксиры, пролетают крылатые «Метеоры». Жарко! Яна в купальничке, почти топлесс, лежит на кровати, уткнув глаза в забойный детектив. Что она в нем находит? Учится убивать?… Предложил ей свои стихи. Отмахнулась. Обиделся, но виду не подал.
Приплыли в Колпашево. Не город – большая деревня. Туристам показали высокий крутой берег, где более десяти лет назад Обские волны размыли тайное захоронение «врагов народа», загубленных в застенках НКВД. Сотни человеческих черепов и скелетов неведомо куда унесли речные воды. Вот это достопримечательность! Вопрос на засыпку: забудет ли народ такое преступление «народной» власти?…
После Колпашево устроили «зеленый отдых». Дамский визг на лужайке, волейбол, дурацкие приколы затейников. Два поддатых кацо стали клеиться к Яне. Обещали искупать в шампанском. Отшила, назвав меня мужем. Забавно, почему она за трое суток плавания никому не отдалась?… Ошибся я, что ли, назвав ее «чудачкой»?…
Сургут – столица сибирской нефти и газа. Девятиэтажки на болоте. Множество новейших импортных автомашин. Живут же люди! Писать лень.
Нижне-Вартовск – портальные краны. Город в тайге. Тайга, тайга, кругом тайга…
В Ханты-Мансийск приплыли с восходом солнца. Мешанина старого с новым. По словам экскурсовода, это, кажется, единственный в России город, где не поленились снести памятник Ленину. Вот и все его отличие от других Обских новостроек.
Салехард – затопляемая весной тундра. Ресторанщики затарились рыбой под завязку. Будем кушать балыки. Дальше – Обская губа. Там осетры, но нам туда не надо. Наш теплоход, наяривая «Прощанье славянки», развернулся в обратный путь. Вода, вода, кругом вода…
Завтрак – обед – ужин. Кормят, как на убой. Час за часом, день за днем. Плывем назад, но мне кажется, что теплоход по-прежнему держит курс на Север. Не умею ориентироваться на реке. Золовкина перечитала все свои детективы, теперь разгадывает кроссворды из вороха купленных газет. Судя по тому, как она без словарей вспоминает заковыристые словечки, эрудиция у нее – дай Бог каждому! Заговорили о деньгах. Яна считает, что надо зарабатывать как можно больше. Я заявил: «Всех денег не заработаешь. Все хорошо в меру». К единому знаменателю не пришли. Бесплодный разговор подсказал мне интересную тему. Буду писать цикл стихов «Деньги – зло». Не напрасно А. П. Чехов сказал: «Ничто так не оглупляет и не развращает человека, как деньги». Постараюсь развенчать мамона – этот символ стяжательства, жадности и чревоугодия. Осененный вдохновением, легко сочинил начало первого стихотворения «Жезл Мамоны». Получилось чуть-чуть высокомерно и категорично. Пахомов опять скажет: «Гоша, будь проще – и читатель потянется к тебе». Хотя, не буду лукавить, спонтанно родившиеся строчки нравятся мне. Натуру не исправишь.
Сегодня День Военно-морского флота. Кроме вахтенных во главе с убеленным сединой капитаном, весь теплоход гуляет. Мы с Яной тоже решили пропустить по рюмочке коньяка. Зашли в гудящий весельем бар. Хотели мирно посидеть, но помешал подваливший к Яне с фужером шампанского успевший нафужериться Кацо. Представился родственником нефтяного магната Ходорковского. Врет! По орлиному носу – типичный Хачик из Еревана. Приплясывая, рассказал анекдот: «Ну что, покурим?» – «Я не курю». – «Может, по сто грамм?» – «И не пью». – «Тогда кольнемся?» – «Да нет, я йогой занимаюсь». – «Понимаю… Значит, своей дури в голове хватает». Яна, улыбнувшись, отшила прилипалу: «Отвали, сын Кавказа, пока ноги держат». Чтобы избавиться от него, пришлось уйти из бара на палубу. Но Кацо достал нас и там. Запел о несметном богатстве. Имеет в Новосибирске коттедж с бассейном, а в Австралии – виллу с садом Семирамиды. «Мерсы», «Тойоты» и разные «Ауди» меняет словно перчатки. Кавказцу подпевал кирюха одесского пошиба. То ли телохранитель, то ли босяк, прильнувший к денежному мешку. Слушая заливалу, Яна строила удивленные глазки, как Юля Меньшова в телепередаче «Продолжение следует». Трагическая у Яны судьба, но держится она молодецки. Завидую! Писать о ее трагедии не хочу. Своих проблем невпроворот. Чует, сердце: уломает кавказец Яночку…