Участковый вздохнул:
— Мучаешь, Федя, себя попусту религией. Не для протокола, по-товарищески, скажи: всерьез веришь в наличие бога?
Половников глянул на участкового с укором:
— Я в свою веру никого не обращаю. Из всех селян одна Агафья Хлудневская ходит ко мне библию слушать, дак и ее силком не тяну.
— Не в том дело, Федя. Говоря словами Ивана Торчкова, вопрос принципиальный. Мы почти ровесники с тобой, в одном селе выросли, а живем по-разному. Я с военных лет коммунист, ты же господу богу поклоны отбиваешь.
— У тебя одна вера, у меня — другая.
— Но почему, Федор, такое расхождение смогло получиться?.. — не унимался Кротов.
Половников хмуро потупился:
— После смерти папаши грех замаливаю.
— Какой?
— Если б я не выстрелил по коню того всадника, можа, и он в моего папашку не стал стрелять…
— Ага! Пожалел бы уголовник твоего папашку. Думаешь, он из озорства преследовал вас от самого Томска?
— Дак, кто ведает, какие намерения у него были.
— Не оправдывай, Федя, свое заблуждение. По моим выводам, мамаша забила тебе голову религиозным туманом, а ты и руки опустил. Скажи, не так?..
— Пусть будет по-твоему. На смертном одре мамки дал ей слово не отступать от веры. Религия тем и хороша, что не позволяет бросать слов на ветер.
— Эк, сказанул! Среди верующих тоже полно пустозвонов.
— Значит, они не верующие.
— Неисправимый ты, Федя.
— Таким и помру. Немного уж осталось…
Прохладный с утра день за время разговора с Половниковым разгулялся. Всегда отличавшаяся от других сел особой ухоженностью Серебровка, вытянутая по сибирскому обычаю одной длинной улицей, после ночного дождя еще более похорошела. Тихо и уютно было в селе. Все здесь дышало таким покоем, что, казалось, живут в Серебровке люди без всякой заботушки и печали.
— Чем дальше займемся? — спросил участкового Бирюков, когда они вышли от Половникова.
— Полагаю, не помешает еще раз побеседовать с Лукьяном Хлудневским, — ответил Кротов. — Сообщение Федора Степановича в корне меняет дело.
— Меня заинтересовало упоминание фамилии Жаркова вместе с Хоботишкиным и Колосковым. О Колоскове мы по существу ничего не знаем, — сказал Антон.
— Очередная загадка… — вздохнул Кротов. — Кто из них оказался начальником милиции в Томске?
— Судя по протезу, где оказался Жарков, нам известно. Но какая связь между ним, Хоботишкиным и Колосковым?.. — задумавшись, проговорил Антон. — И почему Николай Тропынин хотел сохранить в тайне нападение на Половниковых?
— Полагаете, сотрудник, ведущий дознание, преследовал корыстную цель, выдавая себя не за того, кем был на самом деле?
— Время, Михаил Федорович, было очень сложное и крутое. В той круговерти не сразу высвечивалось, кто какие цели преследует… — Антон помолчал. — Идем к Хлудневскому!..
Хлудневского дома не оказалось. Копавшаяся в огороде остроносая бабка Агафья на вопрос Кротова — где дед Лукьян? — развела руками. По ее словам, Шура Сластникова недавно шла домой из бригадной конторы и что-то сказала деду. Тот разом сгребся и побежал к Ерошкиной плотине.
— Что опять там такое?! — удивился Кротов.
— Не могу, Михаил Федорович, сказать, что, но как будто энти… мели… ораторы, — бабка Агафья перекрестилась, — еще одну могилку разрыли.
Кротов резко повернулся к Бирюкову:
— Придется немедленно туда ехать…
— Поехали, — сказал Антон.
Хлудневского они встретили сразу за околицей села. Старик, нахлобучив на глаза соломенную шляпу, понуро брел от Ерошкиной плотины в деревню. Кротов, остановив мотоцикл, настороженно спросил:
— Что, дед Лукьян, случилось?
— Физкультурой омолаживаюсь, — смущенно ответил старик.
— С чего это на старости лет молодиться задумал? Не к Шуре ли Сластниковой в женихи собрался?
Хлудневский, словно сам над собою, иронично усмехнулся:
— Ну ее к лешему, «Веселую вдову». С панталыку, лихоманка, меня сбила. Из конторы шла. Я к ней с вопросом подсунулся: «Что, Шура, в бригаде нового?» Она, не моргнув глазом, отвечает: «У плотины мелиораторы новую могилу отрыли». Я — шапку в охапку и дунул к плотине. Прибежал, запарившись, а ребята меня на смех подняли.
Кротов укоризненно покачал головой:
— Кому поверил, старый человек? Сластникова только на причудах и живет.
— Знаю, конечно, что язык у Шуры, как помело, да вот… И на старуху бывает проруха.
Участковый слез с мотоцикла и показал на пожухлую лужайку возле обочины проселочной дороги:
— Присядем, разговор есть.
Бирюков, выбравшись из коляски мотоцикла, тоже подсел к ним. Кротов пристально посмотрел виновато нахмуренному Хлудневскому в глаза:
— Не можешь ли ты, Лукьян, вспомнить, сколько холостых патронов вернул тебе Федя Половников, когда вернулся из Томска?
Хлудневский удивленно вскинул седые брови:
— Я уже говорил, один патрон.
— А Федор утверждает, что два патрона выпали. Один из них потерял. Что на это скажешь?
— Скажу, что больше полвека с той поры минуло. Разве все мелочи упомнишь до подробностей… — растерянно ответил старик и вдруг хлопнул себя ладонью по согнутому колену. — А ведь прав Федя! Он же, точно, один холостой патрон мне вернул, а другого не досчитался. Не сердись, Михаил, без задней мысли ввел тебя в заблуждение.
Участковый, словно прочищая горло, откашлялся:
— И еще возникает расхождение в предыдущих твоих словах. Ты утверждал, будто шестерня была привязана к ногам утопленника, поднятого у Ерошкиной плотины, моряцким ремнем. Так или не так?..
— Именно так, — подтвердил Хлудневский.
— А Федор Половников, первым обнаруживший труп, никакого ремня не видел.
— Как же это?.. — растерялся дед Лукьян.
— Да вот так получается…
И опять старик задумался, опять хлопнул себя по колену:
— Нет, Михаил! Тут Федя не прав! Голову даю на отсечение, ремень был!
— Куда же он сплыл?
— А вот куда! — словно обрадовался дед Лукьян. — Оперуполномоченный Николай Тропынин тихонько тот ремень отвязал и в брезентовую сумку спрятал. Я, помнится, намекнул, дескать, ремешок-то жарковский, а он ответил, мол, в наших интересах — помалкивать об этом.
— Что значит «в наших интересах»?
— Спроси его что. Наверно, так надо было.