— Сначала возглавлял Совдеп. После колчаковщины, когда залечил ногу, стал председателем сельисполкома. Под его нажимом в Серебровке создалась коммуна, да ничего путнего из нее не вышло.
— Почему?
— Потому, Антошка, что неправильно сельхозкоммуны были задуманы. Они навроде кооперации создавались бедняками да батраками, которые стягивали в кучу свои маломощные хозяйства. Советская власть предоставляла им постройки, крестьянский инвентарь, скот и тому подобное. Это бы все хорошо. Главная беда заключалась в том, что распределение результатов труда было уравнительное — по едокам. Ну, а количество ртов не в каждой семье совпадает с количеством рабочих рук. К примеру, вступил в Серебровскую коммуну Троша Головизнев. Работник был отменный, да всего один. А кормить надо было: его бабу на сносях, престарелых мать с отцом, тещу с тестем и пятерых мальцов-погодков, старшему из которых десяти годов еще не стукнуло. Вот тебе и — шаньга с маком! Попробуй, прокорми такую ораву… — дед Матвей вздохнул. — Сбивал Афанасий Жарков на коммуну и березовских мужиков. Поехали мы делегацией, аккурат в разгар сенокоса, поглядеть на серебровских коммунаров, как у них работа ладится. Подъезжаем к столовке — здоровенный амбар с окошками под нее выстроили. Смотрим, большие котлы кипят — мясо невпроворот варится. А на лужайке, возле дощатых столов под открытым небом, коммунары от летней духоты млеют. Спрашиваю: «Чего, мужики, в столь горячее время бока отлеживаете? Почему не на покосе?» — «Обедать собрались, — отвечают. — Ждем, когда стряпухи еду состряпают». Плюнул я на такую коллективную работу и прямо заявил Жаркову, что ни шиша из его затеи не получится. Так и вышло. В первый же год серебровские коммунары проелись в доску и стали расползаться по своим единоличным наделам. Уравниловка, Антошка, как в труде, так и в еде — никудышное дело. Вот спроси у Игната, почему его колхоз из года в год хорошие прибыля получает…
Антон повернулся к отцу:
— Правда, пап, почему? Поделись секретом.
Игнат Матвеевич нахмурился:
— Никаких секретов у меня нет.
— Так уж и никаких…
— Ну, если тебе интересно, я не экономлю на спичках и не окружаю себя подхалимами.
— Объясни подробнее.
— Чего объяснять? Возьми хотя бы уборочную страду. Во многих хозяйствах в самый погожий период уборки начисляют механизаторам нищенскую оплату. Скажем, по пять и две десятых копейки за центнер намолоченного зерна. К тому же, некие «мудрецы» из руководства в нашем районе придумали абсурдный порядок: чем урожайность с гектара выше, тем меньше оплата за намолот. Они, видишь ли, считают, что при высокой урожайности бункер комбайна шутя зерном наполняется. Ну, и что на поверку выходит?.. Думаешь, комбайнер жилы станет рвать, чтобы заработать за день на пять и две десятых копейки больше? Чихал он на эти десятые…
— Значит, у тебя в колхозе другая оплата на уборке?
— Мы своим правлением давно решили: не урезать заработки хлеборобов, если они вырастили богатый урожай. Создали полеводческие звенья, закрепили за ними землю и оплату ведем по конечному результату. Словом, наши колхозники получают деньги не за дядин труд, а за свой собственный… — Игнат Матвеевич замолчал. — Что касается подхалимажа, то, на мой взгляд, это одно из самых гадких человеческих качеств. Понимаешь, сын, не встречался мне еще ни один подхалим, который был бы думающим, добросовестным работником. Поэтому и избавляюсь от подхалимов всяческими правдами и неправдами. Я не тщеславен, чтобы окружать себя льстивыми дураками и бездельниками. Мне нужны умные, деловые помощники.
— У таких обычно ершистые характеры.
— В том их и прелесть. Это же хорошо, когда специалист отстаивает свое мнение и не дает дремать начальству. Как говорится, короли не делают великих министров — министры делают великих королей, — Игнат Матвеевич усмехнулся и внезапно сменил тему: — Кажется, сын, отвлеклись мы. Неужели следствие затеваете по Ерошкиной плотине?
— Нет. О каком следствии можно вести речь спустя полвека? Существует ведь срок давности.
— Почему же тогда Афанасий Жарков тебя заинтересовал?
— Чисто из любопытства. Не могу поверить, чтобы бескорыстный порядочный человек скрылся тайком, да еще и колхозные денежки с собой прихватил.
— Да-а-а… Тут что-то явное нет то.
— Вот и хочется узнать: кем был Жарков на самом деле?..
Проснулся Антон поздно. Поднявшись с постели, быстро оделся и распахнул окно. Из заросшего малинником палисадника потянуло утренней свежестью. На безоблачном небе ярко сияло солнце. В селе было безлюдно и тихо. Лишь где-то за поскотиной; как всегда в страдную пору, слышался отдаленный гул работающих комбайнов. В комнату заглянул дед Матвей. Важно расправляя бороду, подтрунивающе сказал:
— Спишь, ядрено-корень, вроде кадрового пожарника.
— Надо ж хоть раз в жизни выспаться! — громко ответил Антон.
— Шибко не кричи, — дед Матвей костистым пальцем постучал по нагрудному карману рубахи, где оттопыривалась прямоугольная коробочка слухового аппарата. — С этой машинкой я теперь, будто по радио, все слышу. Умывайся — чай пить станем.
— Отец с матерью уже позавтракали?
— Давно отчаевничали и делом занялись. Игнат — на полях. Полина — в огороде.
— Значит, вдвоем мы с тобой остались?
— Вдвоем.
Вчерашние мысли о Жаркове по-прежнему не покидали Антона. Он спросил:
— Дед, кроме тебя, кто из березовцев или серебровцев хорошо помнит Жаркова?
— Кто его помнил, все поумирали… — дед Матвей задумался. — Вот, разве, Лукьян Хлудневский из Серебровки может припомнить такое, чего я не знаю.
— Ему можно верить?
— Лукьян серьезный мужик. И очень даже хватким умом в молодости отличался. Грамоту в ликбезе шустрее всех освоил. В тридцать первом году, когда Афанасий пропал, крестьяне хотели меня в председатели сосватать. По малограмотности я самоотвод заявил. Тогда колхозное собрание единодушно за Лукьяна проголосовало, хотя годками он совсем еще пареньком был.
— И долго Хлудневский председательствовал?
— То ли до тридцать седьмого года, то ли до тридцать восьмого, пока НКВД его не припугнуло.
— За что?
— В те годы всех за одно привлекали, за вредительство. Правда, Лукьяна не посадили, но председателем он дальше не стал. Или запретили ему, или сам отказался… А жалко. Много пользы Лукьян мог бы колхозу сделать. После Хлудневского чехарда с председателями началась. И своих выбирали, и из района привозили. Едва не довели колхоз до ручки. Укрепляться мы стали уже после Отечественной, когда Игнат за правленческий руль взялся.
— Значит, Хлудневский… — Антон помолчал. — Кто еще может о Жаркове рассказать?
— Еще порасспрашивай Арсентия Инюшкина. Он, пацаном, часто кучерил у Афанасия. Самому Жаркову на костылях несподручно было жеребца хомутать, а Арсюшка проворно с лошадьми обращался. К тому же, Жарков на квартире у Инюшкиных проживал… — дед Матвей задумался. — Жалко, давно помер в Серебровке Степан Половников, который и в коммуне, и в туповозе, и в колхозе бессменным кузнецом был…