Сотрудники станции прислушивались к ее голосу, но без всякого интереса. Ульяна рассказывала в камеру о том, чему они сами были свидетелями. К тому же сейчас их мысли были заняты совсем другим.
Пересказав в камеру все, что случилось, Ульяна дала знак Ивану и подошла к Беглову, который так и сидел за столом с очередной чашкой чая.
– Вы не против, если я возьму у вас интервью, командор?
Тот обратил на Макарскую тяжелый взгляд и пожал мощными плечами:
– Валяйте. Все равно мне нечем заняться.
– Медвед! – окликнула Ульяна оператора.
Иван кивнул и включил видеокамеру. Ульяна прицепила к свитеру Беглова микрофон и задала первый вопрос:
– Игорь Валерьянович, расскажите нам о снежной пустыне. Она правда никому не принадлежит?
Беглов откинулся на спинку стула и прищурил темные глаза.
– Многие рассматривают Арктику как последнюю нейтральную территорию на Земле, – сказал он. – Здесь нет остатков древних цивилизаций, нет никаких исторических границ, за которые можно было бы вести войну. В глазах большинства людей Арктика – настоящая terra communis.
– Общая земля?
Командор кивнул:
– Да. На первый взгляд может показаться, что своеобразный белый «континент» интернационален. Но впечатление обманчивое. Арктика нужна всем, главные на политической карте мира игроки имеют на нее свои притязания. И отсутствие границ – совсем не объединяющий, а скорее разъединяющий и весьма опасный фактор.
– Почему?
– Да потому что территория без четко выраженных границ не в состоянии бороться со вторжениями. Полярные станции, принадлежащие разным государствам, могут находиться далеко друг от друга. Но когда исследователи льда или воздуха обнаруживают что-нибудь редкое или уникальное, это трудно скрыть от других. Узнав о находке, «военные ястребы» какого-либо государства могут попытаться силой присвоить себе чужую находку до того, как широкая общественность узнает о ее существовании.
– Такое когда-нибудь происходило?
– Возможно. Но такие вещи не афишируются. И уж нам с вами о них точно не положено знать.
Командор сделал паузу, чтобы отхлебнуть чаю.
– Это все общие вопросы, – сказала Ульяна. – А мне хотелось бы узнать о более конкретных вещах.
– Например?
– Например… Чем именно занимался биолог Тучков? Во время интервью он отказался пояснить.
По лицу командора пробежала тень. Беглов нахмурился и поставил чашку на стол. Затем взглянул на Ульяну прямо и заявил:
– Тучков был отличным специалистом.
– Ни на одну секунду в том не сомневалась, – парировала Ульяна. – Но какую именно работу он вел?
– Павел Иванович проводил микробиологические исследования антропогенной нагрузки на окружающую среду, производимой полярными станциями. – Беглов усмехнулся. – Неплохо звучит, верно?
– Звучит здорово, – подтвердила Ульяна. – Скажите, а Тучков…
– Давайте поговорим о живых, – перебил ее Беглов.
Ульяна нахмурилась, но предложение командора было логичным с любой точки зрения, и она вынуждена была согласиться.
– Хорошо. О живых так о живых. Что, если мы поговорим о вас?
Командор взял с плиты чайник и подлил в чашку свежего чая.
– Спрашивайте. Я отвечу.
– Кто вы по профессии, Игорь Валерьянович? Вы ведь не просто командор.
– Я геолог, исследую отложения природного газа в материковом шельфе.
– Примерно тем же занимались американцы?
– Да. Только мне это положено по профилю, а они работали над данной темой в свободное от своих прямых обязанностей время.
– Хотите сказать, что они ковыряли лед ради хобби?
– Хобби? – Командор усмехнулся. – Отличное слово. Я хочу сказать, что обсерватория была для них просто прикрытием. А лед они «ковыряли» не просто так. Американцы явно что-то искали. Что-то такое, о чем знали заранее или догадывались.
В глазах Ульяны появился азартный блеск. Она чуть подалась вперед и взволнованно спросила:
– И вы думаете, что они это нашли?
– Возможно. – Командор прищурил черные недобрые глаза. – Или оно нашло их.
Поправка заставила Ульяну поежиться и слегка умерить пыл.
– Игорь Валерьянович, если все так, как вы говорите… Зачем мы притащили их находки на станцию?
Беглов снисходительно усмехнулся.
– Не думаете же вы, что замороженный мертвец и пара досок от его саней причинят нам вред?
Ульяна нахмурилась. Снисходительный тон командора напомнил ей тон, каким разговаривал с ней отец.
– Вы ведь знаете, что я говорю не об этом, – произнесла девушка чуть резче, чем следовало бы. – Вы вывезли из обсерватории белый контейнер. Что, если в нем – какое-то страшное зло? Что, если он… ящик Пандоры?
– Вы смотрите слишком много голливудских фильмов, – небрежно обронил Беглов. – Но, чтобы успокоить вас, скажу: я не собираюсь вскрывать контейнер. Не знаю, что с ним сделают на Большой земле, а здесь, на станции, я никому не позволю к нему притронуться. Клянусь своей черной бородой!
Беглов ухмыльнулся и отхлебнул ароматного травяного чаю. Затем взглянул на хмурое лицо Ульяны и вдруг улыбнулся, отчего хмурое, жесткое лицо его на мгновение преобразилось.
– Не обижайтесь на меня. Я знаю, что за последние два дня вам пришлось многое пережить и вы напуганы. Но мы все напуганы.
– Что-то я не заметила, чтобы вы дрожали от страха, – заметила Ульяна. – Вас и смерть товарищей, похоже, не слишком огорчила.
По лицу командора пробежала тень.
– Не говорите так, – с укором произнес он. – Не скажу, чтобы я любил Парникова или Тучкова… Но они были моими коллегами и не заслужили такой страшной смерти. Поверьте, я сильно переживаю.
– Однако внешне вы спокойны. И вы, и все остальные.
– А как, по-вашему, мужчина должен выражать свою горечь? Рыдать в платок?
– Нет, но… – Ульяна замялась.
В самом деле, чего она от работников станции ожидала? Полярники за долгое время, проведенное посреди страшной ледяной пустыни, привыкли к скупому, небрежному обращению друг с другом. Даже, пожалуй, за несколько месяцев до смерти надоели друг другу. И все, чего они сейчас хотят, так это побыстрее убраться со станции и улететь на Большую землю. Командор, правда, говорил, что не хочет возвращаться домой, но наверняка просто бравировал собственным мужеством и мужской «крутизной».
– Простите… – сказала Ульяна. – А вот я действительно немного не в себе. Однажды я была на месте крушения самолета. Трупы уже убрали, но пятна крови были повсюду. И еще – обгорелые куски одежды. Мне тогда было очень страшно. Сейчас же мне в десять раз страшнее.