— Повезло, хоть рычагом не ворочать, — пытается засмеяться он.
— Каким рычагом?
— Ну, что здесь не ручная передача.
— Как это?
— Немного сложнее, чем здесь.
Я прикусываю губу.
— Ты помнишь, где мы оставили Джеймса и Кенджи?
Не хочу даже думать, что они могли куда-нибудь перейти или их обнаружили. Не хочу даже допускать такую возможность.
— Да. — Я чувствую, что Адам думает о том же.
— Как ехать?
Адам говорит — справа педаль газа, слева — тормоз. Чтобы тронуться с места, передачу нужно переключить на D. Поворачивать с помощью руля, в зеркало следить за тем, что позади. Фары включать нельзя, придется довольствоваться светом луны.
Под диктовку Адама поворачиваю ключ, нажимаю тормоз, переключаюсь на D, отпускаю педаль тормоза. Нажимаю на газ и чуть не въезжаю в стену.
Вот так мы добирались до заброшенного дома.
Газ. Тормоз. Газ. Тормоз. Слишком сильно на газ. Слишком резко на тормоз. Адам не жалуется, и от этого еще хуже. Могу только догадываться, каково ему при такой езде. Радуюсь, что мы хотя бы живы. Пока.
Не знаю, почему нет погони. Действительно ли Уорнер мертв? Тогда начался бы хаос. Почему вокруг ни одного солдата? Пропали, как не было.
Думаю.
Доехав до смутно знакомого полуразрушенного дома, забываю поставить машину на паркинг. Это делает Адам. Я помогаю ему пересесть назад. Он спрашивает: зачем?
— Потому что за руль сядет Кенджи, а твой брат не должен видеть тебя в таком состоянии. Сзади темно, он не разглядит.
Спустя невыносимо долгую секунду Адам кивает. Я бегу к полуразрушенному дому. Открываю дверь. Вижу в темноте два смутных силуэта. Моргаю, фигуры становятся более четкими. Джеймс спит, положив голову на колени Кенджи. Сумки открыты, консервные банки валяются на полу. Молодцы, не растерялись.
Слава Богу, с ними все в порядке.
Обмираю от облегчения.
Кенджи с усилием берет Джеймса на руки. Его лицо серьезно, неподвижно. Он не улыбается, не болтает ерунды. Он смотрит мне в глаза, будто понимая, почему мы так задержались, словно лишь по одной причине я могу выглядеть черт-те как и явиться в залитой чужой кровью майке. И наверное, с забрызганным кровью лицом. И коричневыми от засохшей крови руками.
— Как он?
У меня едва не начинается истерика.
— Тебе придется вести машину.
Кенджи с трудом вздыхает и несколько раз кивает.
— Правая нога-то у меня здоровая, — говорит он. Боюсь, я заставила бы его сесть за руль даже с обеими поврежденными ногами. Нам надо добраться в то безопасное место, а с моим вождением далеко не уедешь.
Кенджи усаживает спящего Джеймса на пассажирское сиденье, и я очень радуюсь, что мальчик не просыпается.
Подхватываю спортивные сумки и отношу на заднее сиденье. Кенджи садится за руль. Смотрит в зеркало заднего вида.
— Рад видеть тебя живым, Кент.
Адам почти улыбается. Качает головой.
— Спасибо, что позаботился о Джеймсе.
— Теперь ты мне доверяешь?
Тихий вздох.
— Все может быть.
— Сойдет и «может быть», — ухмыляется Кенджи и заводит мотор. — Поехали отсюда.
Адама трясет.
Реакция после долгого пребывания на холоде, многочасовых пыток, напряжения и беспощадного самоконтроля. Я роюсь в сумках, ища пальто, но нахожу только футболки и свитера. Не знаю, как натянуть их на Адама, не причинив невыносимой боли.
Решаю разрезать их. Достаю нож-бабочку и разрезаю несколько свитеров Адама вдоль, оборачивая его как одеялом.
— Кенджи, в машине есть печка?
— Уже включил, но она еле пашет.
— Сколько еще ехать?
— Недолго.
— За нами никто не едет?
— Нет. — Он замолкает. — Странно. Не понимаю, почему никто не обратил внимания на машину во время комендантского часа. Тут что-то не то.
— Верно.
— И еще, не знаю, в чем дело, но моя сыворотка либо не работает, либо им на меня вообще наплевать.
Крохотная деталь всплывает на краю сознания.
— Ты говорил, что спал в сарае? Той ночью, когда убежал?
— Да, ну и что?
— Где этот сарай?
— Не знаю, — пожимает плечами Кенджи. — На каком-то огромном поле, заросшем черт-те чем. Я сорвал какой-то фрукт, а от него дерьмом воняет.
— Такой огромный пустырь? Ни строений, ни людей?
— Да.
— Ядерный завод, — говорит Адам, который тоже догадался.
— Какой еще завод? — осведомляется Кенджи.
Я объясняю.
— Блин горелый! — Кенджи сжимает руль. — Значит, я мог помереть, но не помер?
Я игнорирую его вопрос.
— Но как они вышли на нас? Как вычислили твой дом?
— Не знаю, — вздохнул Адам и закрыл глаза. — Может, Кенджи лжет.
— Да хватит уже, лжет да лжет…
— О! — перебивает Адам. — Или подкупили Бенни.
— Не может быть! — вырывается у меня.
— Отчего же? Все возможно.
Мы замолчали. Я вглядываюсь в окно, но это почти бесполезно. Ночное небо — чан дегтя, заливающего наш мир.
Повернувшись к Адаму, вижу его запрокинутую голову, стиснутые кулаки, почти белые в темноте губы. Подтыкаю свитера плотнее. Он подавляет дрожь.
— Адам! — Я отбрасываю прядь темных волос с его лба. Волосы немного отросли — в мою камеру он вошел коротко стриженным. Никогда не думала, что его волосы такие мягкие. Как растаявший шоколад. Вот бы он перестал коротко стричься…
Подвигав челюстью, он приоткрывает губы и снова лжет мне:
— Я нормально.
— Кенджи!
— Пять минут, клянусь! Я выжимаю на этой развалине полный газ…
Трогаю запястья Адама, веду по нежной коже кончиками пальцев. Свежие шрамы с запекшейся кровью. Целую его ладонь. Он прерывисто вздыхает.
— С тобой все будет хорошо, — говорю я.
Его глаза закрыты, но он слабо кивает.
— Что ж вы мне не сказали, что вы вместе? — неожиданно спрашивает Кенджи.
— Что? — Сейчас не время краснеть.
Кенджи вздохнул. В зеркале я замечаю блеск в его глазах. Отек почти прошел, лицо приобретает нормальный вид.
— Вот слепота куриная, такое проглядел… Черт, он так на тебя смотрит, будто в жизни баб не видел. Будто перед голодным поставили еду и запретили к ней прикасаться.