Адам тут же открывает глаза. Я стараюсь понять его взгляд, но он на меня не смотрит.
— Чего ты мне просто не сказал? — повторяет Кенджи.
— Я еще сам не спрашивал, — едва слышно отвечает Адам. Сил у него все меньше. Не надо ему тратить их на разговоры.
— Погоди, ты со мной говоришь или с ней? — оборачивается Кенджи.
— Давай отложим, — начинаю я, но Адам качает головой.
— Я сказал Джеймсу, не спросив тебя. Я… поспешил. — Он помолчал. — Не хочу навязываться. У тебя всегда должен быть выбор. И со мной ты будешь, если сама захочешь.
— Так, я притворился, что вас не слышно. — Кенджи делает неопределенное движение рукой. — Продолжайте, пользуйтесь возможностью.
Я гляжу Адаму в глаза, смотрю на его мягкие губы и нахмуренные брови.
Я наклоняюсь к его уху и шепчу, чтобы только он слышал меня:
— Ты поправишься. А когда поправишься, я покажу, какой выбор я сделала. Своими губами я узнаю каждый дюйм твоего тела.
У Адама вырывается неровный вздох.
Его глаза смотрят на меня почти лихорадочно, и я боюсь, что от моего признания ему станет хуже.
Я отстраняюсь, но Адам удерживает меня, положив руку на бедро.
— Не уходи, — просит он. — Только твое прикосновение удерживает меня от безумия.
— Мы на месте. Сейчас ночь. Глупостей вроде не выкинули, — сказал Кенджи, переключая передачу на паркинг.
Мы снова под землей, в каком-то хитром подземном гараже. Только что ехали по дороге и вдруг словно нырнули в канаву. Дыру почти невозможно обнаружить, особенно в темноте. Надежное убежище, Кенджи правду говорил.
Я уже несколько минут не даю Адаму отключаться. Он борется со смертельной усталостью, кровопотерей, голодом, болью. Чувствую себя совершенно бесполезной.
— Адама нужно доставить прямо в медицинское крыло, — заявляет Кенджи.
— Здесь есть медики? — Мое сердце взмывает на параплане.
Кенджи ухмыляется:
— Здесь всё есть. И всё могут, не хуже твоего. — Он нажимает выключатель в потолке. Слабый свет освещает старый седан. Кенджи направился к двери. — Подожди здесь, я приведу кого-нибудь с носилками.
— Слушай, что с Джеймсом?
— Эгхм. — Кенджи на секунду сжимает губы. — Он еще поспит малость.
— То есть?
Он смущенно кашляет и расправляет мятую рубашку.
— Ну, я типа дал ему кое-что… для облегчения дорожных тягот.
— Ты накормил десятилетнего снотворным? — Мне хочется свернуть Кенджи шею.
— А что, лучше, чтобы он не спал и хрен знает чего насмотрелся?
— Адам тебя прикончит.
Кенджи смотрит на опущенные веки Адама.
— Сегодня точно не сможет. — Поколебавшись, он возвращается к машине, нагибается и гладит Джеймса по волосам. — Замечательный пацан. Утром будет как огурчик.
— Я не верю тебе.
— Эй, эй! — Он поднимает руки. — Все будет нормально. Я не хотел, чтобы мальчишка перепугался сильнее, чем нужно. Может, даже Адам со мной согласен!
— Я убью тебя, — едва слышно откликается Адам.
Кенджи смеется.
— Держись, держись, дружище, а то я подумаю, что ты шутишь.
Кенджи скрывается за дверью.
Я не даю Адаму засыпать, говорю, что мы почти в безопасности, касаюсь губами его лба. Изучаю каждую тень, каждую черту, каждую ссадину и синяк на его лице. Мышцы у него расслабились, лицо уже не напряжено. Дыхание стало чуть легче. Я целую его верхнюю губу. Потом нижнюю. Потом щеки, нос, подбородок.
После этого все происходит очень быстро.
Дверь распахивается, и к машине подбегают четверо: двое примерно моего возраста, двое постарше. Двое мужчин и две женщины.
— Где он? — спрашивает женщина постарше, оглядываясь в тревоге. Глядя на них, я не понимаю, видят они меня или нет.
Кенджи открывает дверцу со стороны Адама. Он уже не улыбается. Он выглядит… другим — сильнее, быстрее. Даже ростом выше стал. Он командует. Ему подчиняются. Эти люди знают его.
Адама перекладывают на носики и немедленно осматривают. Все говорят одновременно — о сломанных ребрах, кровопотере, дыхательных путях, каком-то ЖЕЛ [3] и «что у него с запястьями?». Кто-то проверяет пульс. «Давно кровоточит рана на бедре?» Молодые мужчина и женщина смотрят на меня. Все вошедшие странно одеты.
Странные костюмы, белые с серыми полосами по бокам. Это у них медицинская форма такая?
Адама уносят.
— Подождите! — Я выбираюсь из машины. — Подождите, я хочу пойти с ним…
— Не сейчас, — останавливает меня Кенджи. — Тебе нельзя там быть. Не сейчас.
— Как это? Что они с ним будут делать? — Мир выцветает, становится расплывчатым, потом преувеличенно четким, серые тени мелькают длинноногими силуэтами с суетливыми движениями. Внезапно все теряет смысл. Я перестаю что-либо понимать. Моя голова — плоский асфальт, меня затоптали насмерть. Я не знаю, где мы. Я не знаю, кто Кенджи. Кенджи — друг Адама. Адам знает его. Адам. Мой Адам. Адам, которого у меня забрали и не пускают с ним, я хочу, но мне не позволяют, а я не понимаю почему…
— Джульетта, они помогут ему. Соберись, не раскисай. Я понимаю, день выдался сумасшедший, но мне нужно, чтобы ты оставалась спокойной.
Его голос. Такой ровный. Такой неожиданно четкий.
— Кто ты? — Я начинаю паниковать, уже готова схватить Джеймса в охапку и бежать, но не могу. Кенджи что-то сделал с Джеймсом, и даже знай я, как разбудить мальчишку, мне все равно нельзя к нему прикасаться. Я готова вырвать себе ногти. — Кто ты?
Кенджи вздыхает.
— Ты давно не ела. Ты без сил. Ты испытала шок, а сейчас охвачена бурей эмоций. Рассуждай логично. Я тебе не наврежу. Ты в безопасности. Адам в безопасности. Джеймс в безопасности.
— Я хочу быть с ним! Я хочу видеть, что с ним делают!
— Я не могу тебе этого разрешить.
— Что ты собираешься со мной делать? Зачем ты меня сюда привез? — Глаза расширяются, взгляд мечется по сторонам. Я кручусь на месте, словно в водовороте собственного воображения, не умея плавать. — Чего тебе от меня надо?
Кенджи опускает глаза. Потирает лоб. Лезет в карман.
— Ну, видит Бог, я не хотел этого делать…
Кажется, я кричу.
Проснувшись, в первое мгновение я кажусь себе старой скрипучей лестницей.
Кто-то меня вымыл, оттер — кожа кажется атласной. Ресницы мягкие, волосы гладкие, расчесанные, блестят в искусственном свете, шоколадной рекой сбегая вдоль бледных берегов моей кожи и мягкими волнами спадая на ключицы. Суставы болят. Переутомленные глаза по-прежнему жжет. Я лежу обнаженная под плотной простыней, идеально вымытая, как фарфоровая кукла.