— Хорошо. В какие сроки планируете завершить развертывание корпуса и его подготовку?
— Сложно сказать. Не меньше года — точно. Бог даст, к лету 1871-го смогу рапортовать о готовности. Но в этом нет твердой уверенности.
— Долго… очень долго… — Александр задумался и прошел по достаточно бедно обставленной комнате командующего корпусом. — Как с питанием? Обмундированием? Дровами?
— Все хорошо, не жалуемся. Эта конно-полевая железная дорога просто находка. Если бы не она — серьезно страдали от недостатка фуража и продовольствия.
— Отчего так?
— Летом не успели завезти запасы по реке. Да то дело прошедшее.
— Жду от вас рапорта по этому вопросу с указанием подробностей и фамилий. Срыв государственных поставок нельзя оставлять без внимания и наказания. А если война? Снова, как в Крыму, будем лапу сосать? Лучше повесить десяток интендантов, чем морить голодом тысячи солдат.
— Да ни при чем тут интенданты, там какие-то проблемы с кораблями были, — попытался вступиться Гурко.
— Вот и напишите это. Разберемся. Кстати, вы получили партию новых магазинных винтовок под револьверный патрон? [83]
— Да, очень интересное оружие. Но, учитывая уровень подготовки личного состава, весьма капризное, они же совсем за его чистотой не следят. Потому я и говорю о 1871 годе. Ведь всех этих обалдуев нужно совершенно переучивать. Приучать относиться к оружию с любовью и особым вниманием, а не как к красивой погремушке.
— Как думаете, если солдат поощрять почетными значками за меткую стрельбу или хорошую учебу, они начнут усерднее стараться?
— Ваше Императорское Величество, это же кавалерия, — улыбнулся Гурко, — тут практически у всех есть страсть ко всяким красивостями, особенно если они демонстрируют личную удаль. Разреши им носить старую гусарскую форму за умение плавать, так они все рванут в прорубь — учиться.
— Хорошо. Тогда как вернусь в Москву — подумаю над новыми формами поощрения. А вы пока приглядитесь к тому, как лучше будет вручать такие значки, как «Отличник боевой подготовки», «Отличный стрелок» и прочие вариации на эту тему. Точно сказать, что будет, я не могу, но общий тон вы поняли. Ведь так?
— Так точно, Ваше Императорское Величество! — взял под козырек Гурко.
— Отменно, тогда пойдемте, посмотрим казармы. Хочу взглянуть на то, как расположились простые бойцы. Вам, кстати, уже доставили полевые кухни? Разобрались с ними?
Возвращение в Москву для Императора прошло без эксцессов, хотя легче ему от этого не стало. Познакомившись ближе с реалиями жизни кавалерийского корпуса, даже еще толком и не развернутого, он пришел в уныние. Слишком уж нерациональной игрушка получалась. А потому всю дорогу перечитывал отчеты Гурко и его помощников, размышляя над тем, что делать дальше.
Как-то так сложилось, что кавалерия оказалась в России чем-то вроде наиболее престижного рода войск, даже несмотря на все тяготы, с которыми личному составу приходилось сталкиваться. Красивая форма, непередаваемый дух лихой сабельной атаки, можно даже сказать — некий шарм и эстетика. Правда, у имперской кавалерии, с которой ранее Александр практически не сталкивался, была и другая — очень негативная, деструктивная сторона.
Дело в том, что в армейской среде этого исторического периода в целом и кавалерии в особенности имела место своего рода мода на буйность. Выражалась она в разных поступках. Например, в откровенном задирании и оскорблении сослуживцев, произнесении дерзостей в глаза начальству, непотребном поведении в публичных местах и многом другом. Это не считая просто поразительной страсти имперской кавалерии к беспробудному пьянству. То, что Император обнаружил в казармах, было лучшим, на взгляд Гурко, «материалом» для создания корпуса. Александр же настолько поразился распущенностью этих людей, что даже боялся себе представить, что же собой представляли худшие «экземпляры».
Уже из Москвы Император отправил Гурко следующее письмо:
«Дорогой Иосиф Владимирович.
Сказать, что я глубоко потрясен состоянием людей, состоящих на службе при кавалерии, — значит ничего не сказать. Этот шок глубокий и основательный. Не могу даже в дурных фантазиях представить то, как вы со столь распущенными и беспардонными людьми сможете воевать. Не армия, а орда дикарей, что по какому-то недоразумению надела приличные мундиры.
Я долго думал над тем, как поступить с разворачиваемым кавалерийским корпусом. Очень хотелось свернуть работы по его созданию, ибо то, что получается, совершенно нетерпимо. Однако, помня вас как человека, преданного делу Империи, решил довести до конца этот весьма дорогостоящий эксперимент в надежде на успех. Хотя, признаюсь, надежда эта призрачна. Почему? Ответ немудрен. Вы хорошо знакомы с тем, какой военной школы я придерживаюсь. И были во время датской кампании со мной, когда именно эта школа с минимальными потерями смогла добиться того, чего иные армии не могли и большими сипами. Поэтому не мне вам объяснять фундаментальные особенности новой войны.
Для Империи грядут большие потрясения и не самые простые времена. Мы стремительно развиваемся, улучшая не только управление и экономику, но и жизнь простых людей. Что архиважно, ибо без улучшения благосостояния всех подданных Империя есть не что иное, как колосс на глиняных ногах. Я убежден в том, что некоторые государства попытаются нас окоротить в стань благих начинаниях, а потому мы будем втянуты в весьма непростые кампании. Да такие, что с численно превосходящим войскам сражаться придется. А потому, как говаривал Александр Васильевич Суворов, от нас потребуется воевать не числом, а умением. Как вы понимаете, грозные времена требуют совершенно иной тип личности солдата. Он должен быть хорошо подготовлен как физически, так и умственно, инициативен, выдержан, хладнокровен, трезв умам и упорен в делах. Эпоха буйства и безудержного непотребства безвозвратно отошла в прошлое.
Надеюсь, что вы поняли и прошли все, что я вам написал, и, когда летом, после коронации, я приеду с инспекцией, ситуация в корпусе решительно переменится. Очень на это надеюсь, потому как в противном случае буду вынужден его формирование прекратить, а личный состав либо распустить, либо отправить на нужды обозного охранения и в прочие тыловые части, недостойные того, чтобы лицам к лицу встречаться с противником.
Александр».
Гурко закончил чтение письма перед офицерским собранием корпуса и гулко сел, даже не заглядывая в глаза подчиненным. Он был потрясен столь печальным выводом не меньше них. А в самом зале повисла такая пустая тишина, что казалось, ее можно ножом резать и складывать в короб.
— Господа офицеры, — Гурко решил начать совет, ибо пауза затянулась, — мы все произвели неизгладимо дурное впечатление на Императора, и я, признаюсь, не представляю путей для исправления положения. Я… — Гурко вновь замолчал, потупившись куда-то в пустоту. — Я откажусь от дела и пойду в отставку. Не по силам мне оно. Уже почти год я бьюсь над приведением вас в хоть сколь-либо похожий на солдат вид, но вы всячески этому противитесь. Неподчинение приказам, дерзость, пьянство, распущенность, цукачество, [84] которое Император ненавидит всеми фибрами своей души, почитая откровенным вредительством в армии… Нет, не по силам мне эта работа. Живите как знаете, а я более подобных писем, позорящих меня, терпеть не желаю. — С этим словами Гурко решительно встал и вышел из зала.