– Стало быть, пока ясновельможная пани Мария Владимировна… – начал было Олесницкий, но тут же был прерван сердитым окриком Дмитрия:
– Не забывайся, посол! Когда ты величал меня непотребной титлой, это одно. Тут я еще мог простить тебя, ибо так повелел тебе твой король Жигмонт, холопом коего ты являешься. Но называть ясновельможной пани королеву Ливонии Марию Владимировну, коя вдобавок доводится мне трехродной сестрицей, тебе никто повеления не давал, а потому возьми свои словеса обратно и именуй ее тако, как тут о ней объявлено ее послами, ибо в противном случае я буду вынужден отправить вас обратно.
Олесницкий угрюмо уставился на Дмитрия и отчетливо произнес:
– Что-то рано ваше господарское величество забыли, что посажены на свой престол токмо при дивном содействии божием, милостью польского короля и помощью польского народа. – Замечание насчет королевского титула Марии Владимировны он явно проигнорировал, не собираясь ни извиняться, ни поправляться. – И сдается мне, что рановато великий князь Московский, – ясновельможный пан особо выделил последние три слова, – отважился на сие непотребное обращение с послами того, кто в свое время оказал ему столько ценных услуг, без которых ему не видать бы этого престола как своих ушей.
Так-так. Кажется, посол окончательно взбесился, коль настолько забылся, что начал говорить такое. Но сказал он это напрасно – такого Дмитрий уже не простит. Вон как резво подскочил со своего трона.
– Более хулу и лай слышать я не желаю, – звонким голосом заявил он. – Одначе сперва еще раз повторю для памяти, что мы не князь, не господарь и даже не царь, но император на своих пространных государствах. Приняли мы этот титул от самого бога, и имеем по милости божией под собой служащих нам князей, господарей, а с нынешнего дня и королей. – Он надменно вскинул подбородок. – Терпел я ваши поношения изрядно, но более не желаю, а посему изгоняю вас, яко особ, не умеющих вести себя должным образом и править посольство так, яко надлежит меж учтивыми людьми.
Ишь ты. Можно сказать, выгнал взашей. Впрочем, наверное, и правильно. Во всяком случае, мне это только на руку. О затеваемой Дмитрием войне с крымским ханом можно забыть – теперь уж нашему государю точно хватит заморочек на севере.
Ну что ж, остается со спокойной душой попировать…
Надо сказать, что место за отдельным столом, который был придвинут вплотную к царскому, не пустовало, невзирая на отсутствие Олесницкого. Причем сидел там даже не один человек, как планировалось ранее, а двое, ибо Дмитрий объявил, что решил удостоить столь высокой чести и барона Нарвского, и герцога Эстляндского, ибо желает в их лице оказать превеликую честь своей сестрице королеве Ливонии Марии Владимировне.
Помня о всяких неудобоваримых блюдах, я осторожничал и ел мало, а вот проголодавшийся дьяк наворачивал за обе щеки, так что в основном на все вопросы государя пришлось отвечать именно мне.
Сразу отмечу, что молодожены представляли собой весьма любопытное зрелище. Один одет исключительно во все русское, начиная с красного бархатного опашня, усаженного жемчугом и опушенного соболями, а другая – в платье польского покроя. Даже корона на ее голове выглядела как-то по европейски – ничего общего с шапкой Мономаха или теми тремя коронами, которые мне доводилось видеть в царском казнохранилище.
Мнишек, сославшись на нездоровье, вновь отсутствовал, но его дочку благодаря своему удобному месту я успел рассмотреть во всех ракурсах. Правда, именно рассмотреть, но никак не полюбоваться, поскольку нечем. Оставалось только гадать, что же все-таки привлекло в этой тощей крохотульке – метр с кепкой – нашего государя. Ни кожи ни рожи – доходяга с небольшими глазками, ястребиным носиком и тонкими губами, которые она вдобавок регулярно поджимала, выражая недовольство. Последнее происходило чуть ли не все время – уж очень новоиспеченной царице не нравились блюда русской кухни.
Правда, что именно ее в них не устраивает, я не понял, ибо говорила она с Дмитрием исключительно по-польски и суть ее многочисленных претензий осталась для меня загадкой.
Вот только новоиспеченной императрице следовало бы помнить, что она, образно говоря, в чужом монастыре, к которому не стоит примерять свой устав, да еще так откровенно, с брезгливыми гримасами и презрительными усмешками.
Что касается меня самого, то тут, как я понял, наша с государыней антипатия оказалась взаимной. То ли она уловила, насколько низко я оценил ее внешность – женщины чувствуют такие вещи, то ли ей не понравились мои разговоры с послом, при которых она присутствовала в качестве венчаной царицы, а может, все вместе.
А чуть позже добавилось и еще одно досадное для нее обстоятельство. Дело в том, что Марина привезла на Русь вилку, которую тут не знали, орудуя исключительно засапожником. Между прочим, гораздо удобнее – им и наколоть можно что угодно, и при необходимости отрезать понравившийся кусочек. Так вот, привезти-то она ее привезла, но пользовалась ею весьма неумело. Я имею в виду, неумело с точки зрения человека двадцать первого века – не так у нас принято с нею обращаться. Она даже держала ее неправильно, то есть в правой руке, а про остальное вообще молчу.
Заметив мой взгляд, устремленный на ее вилку, она решила иное, посчитав, что я вижу сей странный предмет впервые в жизни, а потому иронично усмехнулась и принялась что-то шептать на ухо Дмитрию. По его тону я понял, что он вначале не соглашался, но затем нехотя кивнул и обратился ко мне, предложив тоже попробовать сие орудие, кое весьма удобно при…
Цитировать расписываемые им преимущества вилки по сравнению с ложкой и ножом не буду. Скажу лишь, что я, изобразив колебание, после недолгого размышления согласился.
Едва толстая гофмейстерина пани Тарлова, стоящая за креслом императрицы, подала мне вилку, как Марина впилась в меня взглядом, предвкушая забавное зрелище неуклюжего тыкания и рассчитывая язвительно прокомментировать мои жалкие потуги. Но замечание ей удалось сделать только один раз, когда я перекинул засапожник в правую руку и принял вилку в левую.
– Ясновельможный пан левша? – осведомилась она, и ее тонкие губы изогнулись в презрительной усмешке.
– Нет, просто меня так учили, – невозмутимо ответил я и принялся хладнокровно разделывать здоровый кусок свинины, лежащий на моей тарелке.
Марина некоторое время недоверчиво глядела, как я ловко обращаюсь с новым столовым прибором, начиная понимать, что унизить меня не получится, а я через минуту еще и подлил масла в огонь, порекомендовав ей тоже переложить вилку в другую руку, поскольку так гораздо удобнее.
– Меня учили инако, – отчеканила она и негодующе отвернулась к Дмитрию, который лишь усмехнулся в ответ на ее неразборчивый шепот, из которого я уловил лишь одно знакомое мне слово «гонор».
Государь, выслушав Марину, лишь весело рассмеялся и, ласково погладив ее ладонь, ответил что-то успокаивающее, после чего тут же улыбчиво обратился ко мне, сетуя, что я плохо ем.