Я прикинул еще раз. Вообще-то и впрямь лучше бы мне поприсутствовать на первых заседаниях этого собора. Во-первых, можно еще раз пропиарить царевича, не забывая подчеркивать время от времени, что я являюсь его ближним человеком. А во-вторых… Дело в том, что помимо всего прочего этот собор получил право выбирать нового царя, в случае если прежний государь не оставит после себя ни одного прямого наследника мужского пола.
Дмитрий поначалу возражал и против этого, ворча, что, какой лал ярчей горит, свинье судить негоже. Пришлось пояснить, что это тоже придумано с целью максимально осложнить неким расторопным боярам путь к престолу. Мол, даже если и удастся извести каким-либо образом царя, пускай путем заговора, в котором примет участие чуть ли не вся боярская Дума, все равно им через собор не перескочить, а те – шила-то в мешке не утаишь – подумают, поразмыслят, да и, глядишь, не захотят увенчать убийцу шапкой Мономаха. Тогда какой смысл убивать – риск-то огромен, а проку…
Кроме того, это право и ранее имелось у Земского собора. Правда, он избирался нерегулярно, от случая к случаю, но ведь Борису Федоровичу предлагали престол именно выборные люди от всей русской земли.
Так вот, с учетом этих обстоятельств мне было бы и в самом деле недурно там засветиться: и помочь, если возникнут проблемы, а они на первых порах неизбежны; и организовать выборы руководства, причем тоже с учетом интересов Годунова; ну и завязать тесные отношения с этой верхушкой.
Словом, я, скорчив кислую рожу, заявил, что не могу ни в чем отказать государю, а вообще, если дело пойдет так и дальше, то к следующему году, дабы всюду поспеть, придется и впрямь разорваться на несколько маленьких княжат Мак-Альпинчиков.
Вот так я и использовал Дмитрия, под его именем внедряя в жизнь все те изменения, которые были мною намечены. Правда, часть указов Еловик еще не успел перебелить, но это уже пустяки, учитывая, что предварительное обсуждение они прошли.
К тому же я собирался отправить Яхонтова вместе с государем в Москву – пусть парень ежедневно напоминает о них, дабы они не оказались в долгом ящике. Да и мне выгодно – все равно останавливаться на достигнутом нельзя, поскольку не все сделано. Придется время от времени посылать гонца в столицу с новыми проектами, а Еловик их передаст для утверждения Дмитрию, а потом отпишет, что и как, включая перечень царских возражений.
Но, пожалуй, самым главным, хотя навряд ли кто-то, и даже сам Дмитрий, посчитал этот документ таковым, была «Великая хартия вольностей». Конечно же назывался этот указ иначе, «О вольностях российских», но в этом ли суть? Плевать на форму – даешь содержание, которое, разумеется, тоже весьма и весьма отличалось от упомянутой английской. Однако главное, что указ давал людям права, причем всем без исключения – от закупов и холопов до именитого боярина, который, если вдуматься, тоже их не имел, полностью завися от царского каприза.
Отныне никто не мог быть арестованным, заключенным в тюрьму и так далее без постановления суда. Ничья частная собственность не могла быть изъята у владельца без судебного решения, никто не мог безнаказанно посягнуть на личность человека – например, воевода вообще не имел права приказать кого-либо выпороть. Каждый получал свободу вероисповедания.
– А-а… ежели бунт? – осведомился Дмитрий. – Худа не выйдет? Право токмо у судей, а воеводы для усмирения бунташных людишек ничего не в силах учинить.
Я пояснил, что этот нюанс у меня вошел в «Указ о судьях», и ткнул пальцем в нужное место. Там действительно говорилось, что в местностях, объявленных государем на военном положении, воеводам или облеченным их властью лицам предоставляются все судейские права в полном объеме. Более того, когда учинение кем-либо преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в дальнейшем расследовании, обвиняемого допускается предать военно-полевому суду, то есть в упрощенном порядке, безотлагательно, и приговор вступал в законную силу немедленно после его оглашения.
Лишь тогда государь угомонился и приступил к дальнейшему обсуждению.
Вообще-то перечислять можно еще долго, но если кратко, то это были основы гражданских прав. Составлял я их, все время держа в голове возможные протесты бояр, которые, естественно, приветствовали бы такое самоограничение государевых прав, но только в вопросах, касающихся их самих. Так вот, чтобы они поменьше бухтели и проглотили приманку не поморщившись, я особо тщательно постарался раскрыть именно их вольности. Например, краткое первое упоминание неприкосновенности любой частной собственности – но затем подробное описание, куда входили боярские вотчины, боярские земли, боярские села, боярские, боярские, боярские…
Дмитрий даже поморщился, когда читал, и метко указал, что достаточно первого предложения, а все остальное лишь повторение, да и то какое-то однобокое, поскольку если речь идет о любой собственности, то почему я все время талдычу про боярскую…
– Ну не у всех же столь проницательный ум, государь, – вежливо возразил я. – Иные из твоего сената, заслушавшись сладким словом, забудут о начале, и тогда…
Объяснение ему понравилось, после чего он даже несколько раз тыкал мне в соответствующее место, чтобы я развил то или иное положение указа. Так появились строки о благородном сословии, которое даже государь не может повелеть выпороть, не говоря уж о том, чтобы приказать арестовать боярина, и так далее, и тому подобное…
– Так ты у меня и вовсе все права отнимешь, – усмехнулся Дмитрий.
Вроде бы сказал в шутку, но в его взгляде, устремленном на меня, я прочел нечто иное. Вообще-то он был прав. Действительно отнимал. Не все, конечно, но поворот к конституционной монархии намечался и впрямь настолько крутой, что государь почуял, как его самодержавный «мерседес» уже встал на два колеса. Кажется, пора нажать на тормоза, о которых я благоразумно позаботился.
– А зачем тебе вообще иметь возможность их пороть? – осведомился я. – Для того чтобы насладиться их унижением и нажить смертельных врагов, опасных вдвойне, потому что они тайные? Пройдет время, ты забудешь о том, как их унизил, но они-то нет, и при опасной ситуации, которая возникает у каждого правителя, непременно окажутся в числе тех, кто воткнет или поможет воткнуть нож тебе в спину. И оно тебе надо? Если уж человек благородного сословия достоин кары, то той, после которой он не сможет причинить тебе вреда, ибо покойники не мстят. А право на нее у тебя останется.
Дмитрий недоуменно уставился на меня, не понимая, как это он не имеет возможности приказать выпороть, но зато в силах беспрепятственно послать на плаху. Я, загадочно улыбаясь и не торопясь с ответом, ждал, пока он догадается сам. Правда, не дождался, и пришлось пояснить. Услышав мои слова, Дмитрий радостно засмеялся.
– И все?! – изумленно осведомился он.
– Вполне хватит, – уверил я его. – Только сейчас этого делать не стоит. Лучше, если об этом будет сказано обтекаемо, притом не здесь, но в твоем «Указе о судьях». Потому-то я специально указал, что судить могут только равные равных или представители высших сословий – низших. Ты же государь, следовательно, из высших, а потому…