– Э-э нет, – заупрямился я. – Сказал, возьму я твою Эстляндию, и точка.
– Ишь ты, – оторопело протянул он. – Эва как тебя разобрало-то. А ты слыхал, что, не поймав, не щиплют. И в руках не подержал, а уже оттеребил. Про таких, как ты, сказывают: усы еще не выросли, а он уж бороду оглаживает!
– Была бы булава, найдется и голова, – парировал я. – А будет голова, вырастет и борода.
– Мало ль чего хочется, да не все сможется, – наседал непобедимый кесарь.
Я покопался в памяти, не отыскал там на этот случай ничего народного, а потому выдал из Библии, напомнив про веру, которой подвластны горы, даже если она с горчичное зерно. Учитывая размеры моей веры, которые никак не меньше голубиного яйца, мне эту Эстляндию на один зубок, благо сей орешек изрядно подгнил изнутри.
– Да ты ныне что хошь насулишь. Известно, сдуру, что с дубу! – проворчал он, опешив от моего натиска.
– Мое авось не с дуба сорвалось, – продолжал огрызаться я.
Словом, наш последующий разговор удивительным образом стал напоминать тот, что состоялся у нас с ним в Ярославле, только… с точностью до наоборот. Теперь уже он выставлял возражения, заодно припомнив все, что я тогда ему говорил, а я отметал их в сторону, решив идти до конца напролом, и после получаса Дмитрий сдался, заметив напоследок:
– Ну гляди, гляди. Тока запомни: на Руси сказывают, будто всякая сорока от своего языка погибает. Как бы и тебе не сгинуть, потому как слово не воробей.
– Знаю, – кивнул я. – Но и ты тоже о моем слове ведаешь – если обещал, пускай даже самую мелочь, то непременно выполню.
– Вот когда выполнишь, тогда и свадебку сыграем, – подытожил он.
– Свадебку – это одно, – согласился я, – но как быть со сватовством и твоим одобрением выбора Ксении?
И вновь Дмитрий принялся вилять. Мол, коли дозволять, так все разом, и вообще со столь серьезным делом слишком уж торопиться не следует. Может быть, потом, когда я вернусь из Ливонии, или, скажем, перед самим отъездом туда…
Словом, получалось как в присказке: после дождичка в четверг, на ту осень, годов через восемь. Нет уж, твое величество, меня такое не устраивает, а Ксению тем паче, и я решил, что пришло время прибегнуть к последнему средству, и на пути в терем Годуновых распорядился вызвать мой «первый симфонический оркестр».
Видок у моих музыкантов был тот еще. Кузьма так и вовсе обливался потом, да и прочие выглядели перепуганными. О том, что у них сегодня премьера, я предупредил первым делом, едва только проснулся, но все равно давать концерт, пускай даже всего из трех номеров, перед самим царем – слишком ответственная штука, дабы не волноваться.
Именно потому поначалу они изрядно ошибались, а дудочник Свирид в полонезе Огинского и вовсе забрел не в ту степь, вдруг начав выводить трель из вальса «На сопках Манчжурии». Хорошо хоть, что Дмитрий не знал, как на самом деле должна звучать эта мелодия, иначе хоть стой, хоть падай.
Я старался держать себя в руках и не подавать виду, насколько возмущен их игрой, понимая, что если выкажу недовольство, то получится еще хуже. Оставалось успокаивать себя в душе тем, что вроде бы, судя по восторженному лицу Дмитрия, его-то вполне устраивает и такое исполнение, так что нервничать не стоит.
Правда, в душе я мысленно пообещал, что если они запорют и вторую мелодию, то загоню к чертовой матери весь состав в тот же Обдорск вместо Густава, и пусть они репетируют, сидя на берегу Северного Ледовитого океана под аплодисменты любопытных белых медведей, которые знают, как наказать за фальшь. Думается, обещание они услышали, поскольку, к моей превеликой радости, концовка у них удалась вполне приличная, а «Дунайские волны» и вовсе отработали почти чисто. Теперь можно и попробовать… станцевать под следующий вальс.
Об этом те, кто должен был в нем кружиться, тоже знали заранее. Пар было немного, всего две – я с царевной и Федор с Любавой. Ксения, правда, сильно засмущалась, когда услышала от меня о предстоящем, и сразу начала отнекиваться. Мол, одно дело танцевать в пустой трапезной и совсем другое – перед гостями. Неважно, что их будет раз, два и обчелся – Дмитрий, Басманов да еще разве что Чемоданов. Пришлось уговаривать, пояснив, что, так как царского разрешения не получено, нам надо предпринять все возможное, чтобы смягчить сердце Дмитрия…
Ксения еще колебалась, и тогда я назвал и вторую причину. Припомнив, что моя белая лебедушка не прочь щипнуть кое-кого за все то, что ей довелось вытерпеть в минувшие два месяца, я сделал озабоченное лицо и заметил, что, возможно, она и права. Есть у меня некоторые сомнения. Вдруг Дмитрию не понравится, как мы кружимся с нею.
Услышав это, она, отчаянно тряхнув головой, заверила меня, что согласна и пущай все глядят, яко она танцует, ибо зазору в том нет, а ежели кому-то не по нраву, так пусть он отвернется и не глядит на ее счастьице.
О третьей причине я говорить не стал, чтобы не смущать окончательно, хотя она тоже имелась. Памятуя о строгих обычаях Руси, я хотел по окончании танца открыто заявить Дмитрию, что уж теперь-то государь просто обязан одобрить результаты сватовства, даже если они ему и не по нутру. Иначе он навлечет на несчастную девушку позор, ибо после такого интима, как прилюдное обнимание царевны за талию, ей теперь только одна дорога – под венец со мной.
Что касается самого оркестра, то я решился продемонстрировать его игру не просто из похвальбы – тут имелся и еще один повод. Хоть Дмитрий и взял с меня обещание покорить Эстляндию этой зимой, но уверенности, что я его сдержу, несмотря на все мои уверения, в нем так и не появилось.
– Ты ныне, чтоб я дозволил обвенчаться с царевной, и луну с неба согласился бы достать, – хмуро заметил он мне, когда мы спускались с моего крыльца, направляясь обратно к Годуновым.
Мои возражения, что насчет ночного светила он заблуждается, государь и слушать не стал, лишь досадливо отмахнувшись – мол, пой, птичка, пой, уж я-то знаю, как оно обстоит на самом деле.
Словом, музыканты и новый танец должны были лишний раз доказать царю, что я всегда держу слово, для того и упомянул в предыдущем разговоре с ним, что не забываю даже про всякие мелочи, коли они уж обещаны. Раз посулил еще в Москве новый никому не известный танец – пожалуйста, государь. А коль я не забываю даже о такой ерунде, то уж если поклялся в чем-то посерьезнее, то можно быть уверенным, что и тут не подведу. Посему, твое величество, ни о чем не волнуйся, а преспокойно кати в свою столицу, не мешая мне заниматься приготовлениями к войне.
Едва мой оркестр заиграл «На сопках Манчжурии», как я встал с места и подошел к Ксении, отвесив ей церемонный поклон в духе французских мушкетеров. Царевна чуть помедлила, но затем, скользнув быстрым взглядом по присутствующим, решительно кивнула и, встав, низко присела передо мной в реверансе, в точности как я и учил ее.
Оцепеневший Федор после моего укоризненного взгляда тоже очнулся от столбняка, спохватился и поспешил пригласить Любаву. Дмитрий, Басманов и Чемоданов только ошалело таращились на нас, обалдев от такой небывальщины.