Что ж, нет худа без добра – зато теперь я знаю точно, что среди годуновской дворни у него имеется как минимум один осведомитель.

Вторая причина ему тоже пришлась не по душе.

Дескать, учитывая, что времени с тех пор, как Петр Федорович перешел на сторону прямого врага Годунова, прошло всего ничего и раны от этого перехода – слова «предательство» я старался избегать – совсем свежи, затевать мне такой разговор сейчас все равно что загубить планируемую женитьбу на корню.

Опять же не следует забывать и о царице-матери, обида которой навряд ли уляжется так скоро.

Но тут ему возразить было нечего, и моим резонам он внял, а потому решили перенести разговор на следующее лето.

Если доживем...

Но пока велась речь о крупногабаритных достоинствах незабвенной Фетиньюшки, у меня созрела мысль, как попытаться не допустить оглашения указа.

Заметив Басманову, что негоже ставить потенциального будущего родича в унизительное положение, я предложил иной вариант.

Дескать, Федор послезавтра, то есть на сутки раньше, по доброй воле сам отвезет сестру и мать в Вознесенский монастырь. Боярин же как бы невзначай заглянет после обеда в Запасной дворец – нынешнюю обитель Годуновых, и получится так, что Петр Федорович сам убедится в отъезде обеих женщин.

После этого Басманов заедет к Дмитрию и доложит о том, что видел, а заодно и предложит отменить указ, который, получается, вообще не нужен.

Петр Федорович, не ведая моего коварства, охотно согласился, и я тут же поспешил к Годуновым извещать, что планы меняются как по времени, так и по исполнению...

Честно говоря, по пути к Запасному дворцу мне было немного не по себе – смущало искреннее, дружеское рукопожатие Басманова, а ведь я, по сути, подставлял боярина, которому впоследствии изрядно достанется, когда все вскроется.

Но, во-первых, мне некуда было деваться, а во-вторых, он сам виноват.

Не надо было шантажировать благородного шкоцкого рыцаря уличением в краже и вдобавок пугать своей толстой Фетиньюшкой, которую я успел возненавидеть заочно, хотя вполне возможно, что и несправедливо.

И потом, как знать – успеет Дмитрий вскрыть наш обман или нет. Если оставленные мною в Москве бродячие спецназовцы через пять-шесть дней организуют побег Любавы из монастыря, Петр Федорович тогда окажется вообще ни при чем.

Что же до Ксении Борисовны, то у нее тоже имеется оправдание – якобы она передумала выходить замуж за Квентина и, согласно разрешению Дмитрия, поехала в Кострому выбирать жениха по своему вкусу.

К тому же у нее заболело сердечко от недоброго предчувствия или сон плохой видела, вот она и решила самолично – а то вдруг не поверит – предупредить братца о грозящей ему страшной опасности.

Ого, а это мысль!

Заодно и Любаву выручу.

Девка, помнится, хорохорилась, что ей все равно ничего не будет, полагаясь на свои неотразимые прелести, перед которыми не устоит и сам государь. Так-то оно так, но ведь Дмитрия в этом деле не сравнить с желторотым Федором, поэтому может и не клюнуть.

Нет уж, куда проще и надежнее подстраховаться именно таким образом.

И пусть Дмитрий, когда узнает о поспешном отъезде царевны, только попробует заикнуться про потерьку или утерьку чести. Я хоть и мирный человек, но тут огрызнусь так, что мало ему не покажется, тем более что подходящих тем для сарказма у меня просто завались.

Глава 12
Игра в десять рук

Поначалу, разумеется, пришлось наводить порядок в благородном семействе и гасить разгоревшийся пожар страстей, о котором уже поведал ранее.

По счастью, Мария Григорьевна вскоре гневно удалилась на свою половину, а я повел братца с сестрой в покои Федора. Игра-то предстояла, образно говоря, в десять рук, следовательно, необходимо было и присутствие Любавы, которую следовало обезопасить – царица и впрямь могла расцарапать лицо послушнице, если бы вдруг вернулась.

Недостающая участница, которую я решил привлечь, учитывая опасность со стороны тайных осведомителей, была... Резвана.

Появилась она у меня не так уж давно, всего полтора месяца назад, как раз в то время, когда я, говоря на жаргоне Алехи, чалился в утробе прабабки Матросской Тишины, то бишь сидел в одной из камер, расположенных под Константино-Еленинской башней.

Взяла ее в услужение Марья Петровна.

Она уже давным-давно, еще в Ольховке, хотела подыскать себе помощницу, да все как-то срывалось.

Из числа имеющихся дворовых девок тоже подходящей кандидатуры не нашлось, а вот во время очередного блуждания по подмосковным лугам в поисках нужных травок и корешков Петровна совершенно случайно натолкнулась на шестнадцатилетнюю деваху, которая занималась тем же самым.

Правда, интерес Резваны был, как выяснила моя ключница, больше гастрономический, но главное заключалось в том, что девчонке это нравилось вообще, то есть она была бы не прочь и расширить свои познания касаемо местной флоры.

Да и понравились они друг дружке. Девчонка Петровне за пытливость и смышленость, а моя травница Резване за обилие знаний, до которых юная дочка гончара была страсть как охоча.

Разумеется, спросили дозволения у отца, который поначалу воспротивился, что Резвана станет холопкой, но, когда Марья Петровна быстренько растолковала ему ситуацию, сразу дал согласие.

Еще бы, где он найдет другую такую дуру, которая не просто согласна бесплатно обучать девку, но еще и обязуется каждый год отдавать ему за нее по пяти рублей, и это помимо харчей, ночлега и даровой одежи.

Вот так и появилась на моем подворье эта худенькая девчонка.

Кстати сказать, хоть Резвана в основном занималась с Петровной, но свою кулинарную практику она не оставила, что я заметил уже на второй день после того, как сам объявился на Никитской.

Нет, не хочу сказать худого – и до нее тоже было все очень вкусно, но Резвана ухитрялась сделать любое кушанье куда более ароматным.

Не всегда у нее доходили руки до горшков и чугунков – у Петровны посидеть на месте не больно-то получится, та еще хозяйка, – но уж когда выпадала свободная минутка...

Словом, стоило мне сесть за стол и уловить аромат, идущий из печи, где томился чугунок со свежим варевом, как я уже безошибочно мог сказать, колдовала сегодня ученица травницы над ним или ее руки до стряпни не дошли, поскольку было некогда.

Меня она, к слову сказать, почему-то очень сильно боялась, но извечное женское любопытство пересиливало. Когда я принимался за еду, в приготовлении которой она участвовала, то точно знал, что за дверью, ведущей на женскую половину, непременно затаилась худенькая девчушка, подглядывающая в щелку в ожидании оценки ее очередного новшества.

Реагировал я всегда бурно, подвывая от восторга и урча от наслаждения, каковое время от времени подтверждал различными возгласами: «Мм, что за прелесть! О-о-о, язык можно проглотить! А-а-а, пальчики оближешь!»