К тому же братьев-бояр судили в тот раз не за отравление, а за что-то иное, и, насколько мне помнится, в той, так сказать, официальной истории покушение на Дмитрия случилось аж год спустя после его прибытия в Москву, а тут почти сразу.
А ведь эта «стрекоза» только-только начинает набирать силу, и чего теперь от нее ожидать – неведомо.
Говоря языком математики, добавленный мною в уравнение политической жизни Руси икс, да еще столь увесистый, как царевич, напрочь перечеркивал прежний ответ, который теперь предстояло искать заново.
Наблюдая сейчас за Федором, я лишь одно мог сказать более или менее определенно – главное решение относительно добровольной уступки власти было правильным.
Нет, если бы я появился у него хотя бы в начале или, на худой конец, в середине мая, кто знает, хотя и тут все спорно – слишком давил бы на него авторитет старых советников вроде Семена Никитича и в особенности матери – Марии Григорьевны.
А уж пытаться отстоять династию Годуновых, начав с того дня, когда их едва не убили, нечего было и думать. Тем самым я лишь погубил бы и себя, и их семью, вот и все.
Моему ученику сейчас куда нужнее Кострома и все, что восточнее нее, – пусть учится хозяйствовать и править, а там поглядим...
В конце концов, даже если предположить, что удачное покушение на Дмитрия состоится гораздо раньше, то есть в наше отсутствие, быстренько выкрикнуть иного царя у заговорщиков навряд ли получится.
Слишком хорошую память оставлял о себе престолоблюститель, если не считать коротенького эпизода с отравлением, в котором его удалось обвинить, да и то лишь на непродолжительное время – уже через пару дней слухи совершенно изменили интонацию.
Сейчас если что и случится, то новому правителю, кто бы он ни был – Шуйский, Мстиславский, Голицын, придется ой как несладко, и тогда можно будет повторить поход Дмитрия, причем с громадными шансами на успех, ибо законный наследник идет против подлых убийц и узурпаторов.
Пока же...
– Кажется, еще кто-то из древних римлян учил, что leve fit, quod bene fertur, onus [44] , – слабо улыбнулся мне Федор.
Я согласно кивнул и твердым голосом ответил:
– Non, si male nunс, et olim sic erit. Perfer et obdura, labor hic tibi proderit olim [45] , а если следовать лаконичным спартанцам, то добавлю всего два слова – oportet vivere [46] .
Федор молча кивнул, еще раз долго и пристально посмотрел на высокие золоченые купола московских церквей, после чего заверил меня:
– Не надобно утешать. Я ведь и так понимаю – vae victis [47] .
– Кажется, совсем недавно, и месяца не прошло, мною было обещано тебе совсем иное – vae victoribus [48] , и от своих слов я отрекаться не собираюсь, – жестко произнес я.
– Post tenebras spero lucem [49] , – вздохнул мой ученик.
– И правильно делаешь, – поддержал я его, делая вид, что не обращаю внимания на унылый вид царевича, вступающий в явное противоречие с его же словами. – Кто ведает, forsan et haec olim meminisse juvabit [50] , ибо jucunda memoria est praetertorum malorum [51] . А пока поступай согласно совету античных стоиков: «Durate et vosmet rebus servante secundis» [52] .
– Ты еще скажи: quid brevi fortes jaculamur aevo multa? [53]
– И скажу, – после некоторой заминки заявил я.
Честно говоря, что именно он предложил мне сказать, я не понял. Все-таки краткий латинский спецкурс, пускай и университета двадцать первого века – это одно, а учителя Федора – совсем иное и куда круче.
К тому же я всегда говорил, что мой ученик очень способный парень, особенно касаемо голой теории вроде иностранных языков.
Зато мне стало понятно иное – надо заканчивать с латынью. Не зря я, как чувствовал, и раньше старался почти не употреблять ее в беседах с царевичем.
Правда, показывать свое незнание тоже не хотелось – как ни крути, а принижает мой учительский авторитет, потому и согласился, но... сразу закруглился:
– Знаешь, государь, со мной по возможности старайся избегать латыни. Что-то устал я от нее... после общения с Дмитрием Иоанновичем. – И тут же поменял щекотливую тему, напомнив: – Кстати, тебе сейчас было бы лучше всего подумать совсем об ином, ибо мы еще не забрали из Москвы твою сестру.
– А что с нею может приключиться? – мгновенно обеспокоился Годунов и испуганно уставился на меня. – Ты же вроде бы все предусмотрел...
Вот и чудненько. Лучше пусть в пути тревожится за сестру, чем станет попусту растравлять свои душевные раны.
– Скорее всего, ничего, – пожал плечами я. – Но предусмотреть все невозможно, ибо жизнь наполнена случайностями, в том числе и непредвиденными. – Однако закончил бодро: – Не прощаюсь с тобой, но ненадолго расстаюсь. Думаю, что через десяток дней мы вновь увидимся, только уже в Костроме.
Странно, но самому мне почему-то в это не верилось, особенно касаемо сроков. Будто я уже тогда предвидел, что...
Впрочем, приключения и происшествия начались не сразу, да и то первое из них было больше забавным, чем досадным.
Случилось оно ближе к вечеру первого дня, начавшись с истошного визга Акульки, которая панически боялась крыс и прочих грызунов и теперь вопила, что здоровенная тварь примостилась именно под ее постелью в каютке.
Разобрались довольно-таки быстро, и спустя пару минут я уже вытащил на свет божий спрятавшегося там мальчишку-альбиноса, которого, помнится, несмотря на все его умоляющие взгляды, оставил в своем тереме.
Ну и что теперь делать с этим бесенком? Пришлось махнуть рукой и оставить на струге.
А вот короткое путешествие Ксении до излучины Москвы-реки ничем не омрачилось.