Нет, вынужден был признать Сергей. Есть и еще один вариант – всем заправляет кто-то совсем неизвестный. Неприметный такой человечек, не оставивший заметного следа в той истории, что преподавали в Центре, а полный курс для гарантии записали на оба планшета. Ну не представилось тогда этому человеку шанса проявить себя, а тут вдруг он его увидел…
Пожалуй, это самый маловероятный вариант, но и самый тревожный. Потому что противник, про которого вообще ничего не известно, является наиболее опасным. Но на всякий случай надо внимательно прочитать все, что записано в планшетах. Мало ли, вдруг там найдутся сведения о какой-либо фигуре, показавшейся преподавателям слишком незначительной, чтобы заострять на ней внимание. Самой же фигуре на их мнение глубоко начхать, да и знать она про него не может, вот и решила пуститься во все тяжкие.
Пока в полном объеме знакомить хоть кого-то с результатами анализа обстановки в планы молодого царя не входило, но вот сообщить Миниху об ультиматуме Совета в его адрес явно стоило. Не в последнюю очередь потому, что он об этом скорее всего и сам знал. Или в ближайшее время узнает, что несущественно. Поэтому во время вечернего визита генерал-аншефа Сергей пересказал ему беседу с Голицыным.
– Интересно, как же это Ушаков так опростоволосился, что на его дела обратили внимание верховники, – задумчиво сказал Христофор Антонович. – А ты, государь, выходит, решил прикинуться обиженным мальчишкой? Неплохо, Совет ведь ничего другого от тебя и не ждет. Кроме разве что Остермана. Но только…
– Не мнись, генерал! Коли считаешь, что я сморозил дурость, то так и скажи.
– Нет, ничего дурного я в твоей речи не вижу. Однако ежели Совет будет настаивать, то почему бы тебе действительно не отправить меня в Петербург? Раз уж сам собираешься посетить сей город, кто-то должен это дело подготовить. Там же флот пребывает в полном забвении, от которого всего ничего до разрухи! Неужели ты и вправду говорил, что России корабли ни к чему?
– Говорил, но не это. Полтора года назад я сказал, что займусь флотом тогда, когда в этом возникнет надобность, а уж чьи злые языки мои слова тебе передали в таком виде, мне неведомо. Так вот, сейчас эта надобность уже возникла. Вообще-то, конечно, ты прав, в Питере полно дел, с коими никто, кроме тебя, не справится, но только я-то здесь с кем останусь?
– С лейб-гвардии майором Степаном Андреевичем Шепелевым. Он ведь случайно попал в командиры семеновцев, до него полком командовали князья да генералы. А тут получилось, что либо превращаться полку в совсем заштатный, либо, если его будет решено сохранить именно как гвардейский, командовать им точно найдут кого-нибудь познатнее, если только царь не вмешается. Но не только поэтому он тебе верный слуга, а еще и потому, что он вообще человек верный. Ты же видел его, сам можешь судить.
– Да, – кивнул Сергей, – я подумаю над твоими словами. Пока же нам, по-моему, следует подождать да послушать, что скажет Совет, когда обсудит мою беседу с Михаилом Голицыным.
Однако после этого разговора у Сергея остался какой-то осадок. Как будто он услышал что-то важное, но никак не удается понять, что именно. Пожалуй, решил император, сегодня можно будет лечь спать попозже. И сразу после перерисовки эскизов глушителя с планшета начать внимательно перечитывать все материалы по истории – авось там найдется что-либо, проясняющее сложившуюся ситуацию.
К первым числам марта Новицкий сделал вывод, что в его выступлении перед генерал-фельдмаршалом Голицыным содержались какие-то особые глубины, потому как Совет до сих пор так на этот демарш и не прореагировал. Не происходило почти ничего. Единственной новостью было то, что царский духовник Пряхин по своей инициативе выступил перед царем с проповедью относительно великого поста. Первым делом он объяснил, что в это время крайности с той и с другой стороны равно вредны – и излишества поста, и пресыщение чрева. Притом неумеренное воздержание вреднее пресыщения, так как приводит к бессилию, а оное неугодно Господу.
«Из Кассиана Римлянина», – мысленно отметил Сергей, проявив приличествующее случаю воздержание – мужественно не зевнув. Протопоп же продолжал:
– Господь требует не голода, а подвига. Подвиг – это то, что может человек сделать самого большого по своим силам, а остальное – по благодати. Силы наши теперь слабые, а подвигов больших с нас Господь не требует.
То есть от Кассиана духовник перешел к цитированию пустынника Никифора. Но не остановился на достигнутом, а поведал, что сказал по этому поводу преподобный Антоний Великий.
Интересно, подумал Новицкий, кто переврал цитату – Пряхин или Самуил Иосифович, преподаватель основ православия? Наверное, все-таки первый, его трудно заподозрить в излишней образованности, да и с доступом к первоисточникам здесь хуже, чем там. Но какой, интересно, вывод последует в конце? Недопугал я его или, наоборот, перепугал?
Из речи царского духовника следовало скорее последнее, ибо он разрешил своему чаду как болящему во время поста потреблять рыбу, за исключением среды, пятницы и Страстной недели, а также постное масло. И специально уточнил, что рыбой считается всякая тварь, обитающая в воде, но при этом лишенная крыльев.
«Эх, – вздохнул про себя молодой император, – если бы не тревожная обстановка, я бы прямо сейчас поручил отобрать десяток-другой поросят и начинать учить их нырять и плавать. Но с этим пока придется повременить. Хотя место для закрытого бассейна можно уже начинать подыскивать, тем более что особо большого тут не требуется. Интересно, сообразят ли на кухне насчет раков или им про эту рыбу придется специально напоминать?»
Протопоп закончил свою речь вручением красочно оформленного календаря, где были помечены дни, в которые император должен был обязательно посещать богослужения. Их оказалось не так уж много, Новицкий милостиво кивнул, и царский духовник с видимым облегчением покинул царские покои. Хм, прикинул царь, насколько он сам будет соблюдать пост? Хрен с ним, пусть жрет что хочет, но ведь и напиваться в это время тоже нельзя! Или себя он тоже объявит больным, только духовно, а водку – лекарством, единственно и придающим ему необходимые для смирения и воздержания силы?
Ближе к вечеру Сергей сообщил своей охране, что желает прогуляться в одиночестве до рощицы в полукилометре от дворца, где он истратил целых пять патронов, пристреливая наган с глушителем. Увы, точность стрельбы упала. Теперь Новицкий мог гарантировать попадание в человеческую фигуру только с тридцати метров, в то время как без глушителя эта цифра составляла сорок пять – пятьдесят. Но зато звук выстрела ослаблялся довольно значительно, сводясь к глухому хлопку, сквозь который даже можно было различить клацанье курка. План дома Андрея Ушакова с окрестностями у него уже был – ведь не в собственном же дворце императору учинять стрельбу! Да и по месту жительства клиента это тоже будет некрасиво и не так просто: больно уж у него хоромы здоровые.
Однако до окончательного решения дело еще не дошло, хотя Сергею пришло в голову еще несколько соображений в пользу, так сказать, активных действий. Итак, пусть Алексея Долгорукова сразит вражеская пуля, и тогда события могут пойти тремя путями.