– Как армянская брынза… – усмехнулся Лаэрт.
Иван Ильич увесисто шлепнул его тяжелой рукой по чешуйчатому колену:
– Эй! Амиго! Далась вам эта Армения! Да, я забил там пару кривых гвоздей, но это не повод третировать меня, черт побери!
– Лаэрт, вы однообразны в своих подколках, – заметил присевший на подушку с папиросой в зубах Арнольд Константинович.
– Я просто шучу, господа! – развел Лаэрт разноцветными руками.
– Зло шутите, – заметил Латиф. – Наша профессия нуждается в деликатности.
– И что же, положили вы умниц в рассол? – спросил Микиток, стоя в распахнутом плаще и с наслаждением вдыхая весенний воздух.
– До этого не дошло, а жаль! – Иван Ильич лег навзничь, зевнул: – Оа-а-а… весенняя слабость. Антош, ты чайку пободрей завари, а то как суслики проспим всю дорогу.
– Я могу заварить Железную Богиню, если вы не против, – ответил Антоний.
– Никто не против, – ответил бригадир.
Подошел Серж с ржавым мастерком в руке, молча показал его.
– Еб твою бодэгу бэй… – затрещал бровями Лаэрт.
– Мастерок! – взялся за пенсне Иван Ильич.
– Какая прелесть! – всплеснул руками Микиток, подходя.
– Орудие производства, – кивнул Серж круглой головой. – Там и другое валяется. Колесо от полиспаса, леса…
– Артефакты великого недостроя. – Бригадир взял у Сержа мастерок, посмотрел, бросил за спину. – Здесь работали зэки. Самый безнадежный участок в европейской части стены, по словам моего покойного дедушки.
– Боже мой! Работали день и ночь, страдали, недосыпали, не-до-е-дали! – качал кудрявой головой Микиток. – И ради чего?
– Ради великой России, – попыхивал папиросой Арнольд Константинович. – Последняя имперская иллюзия.
– Это когда эти… как их… опричники? – спросил Серж.
– Юноша, вы даже слов таких не знаете!
– Зачем ему? Серж не из Московии, – зевнул Лаэрт. – У них в Байкальской Республике демократия.
– Уж извините! – Серж с улыбкой уселся на ковре.
– М-да, Великая Русская стена так и не была построена. – Иван Ильич смотрел в небо, лежа на спине. – Но идея была.
– Вполне себе утопическая, – пробормотал Арнольд Константинович, щурясь в небо.
– Почему же не построили? – спросил Серж. – Кирпичей не хватило?
– Кирпичи разворовали, – пояснил Арнольд Константинович.
– Как это все-таки прискорбно, как нелепо! – всплеснул руками Микиток, глядя на стену. – Работали миллионы людей, трудились, надрывались, чтобы воплотить нечто возвышенное, прекрасное…
– Великая идея по возрождению российской империи разбилась о кирпичи, – потягиваясь, произнес Иван Ильич с явным удовольствием. – Послушайте, господа, а чаю нам дадут когда-нибудь?
– Уже готовится, – доложил Антоний.
Бригадный повар Ду Чжуань ловко наполнял и опрокидывал фарфоровые чашечки на лакированной прорезанной чайной доске.
Конь Дунай, стоявший неподвижно, вдруг выпустил газы. Это было равносильно пробному запуску дряхлого, но некогда мощного реактивного двигателя. Бригада за вторую неделю путешествия на Запад уже привыкла к своему коню и его залпам. Это именовалось “воздушный парад в Таганроге”. Дубец, что-то жующий, сидя на облучке, после лошадиного ветропускания зашевелился, развернул веревочную лестницу и, дожевывая, проворно спустился на землю. Раскачиваясь, отмахивая почти до земли своими длинными ямщицкими ручищами, он подошел к бригаде, снял кепку и поклонился в пояс.
– Чего тебе, могатырь? – спросил Витте.
– Барин, надо б конька подкормить, – проревел Дубец.
– Подкорми, пока мы чай пьем.
– Часок бы ему, барин.
– Хоть часок. Мы не торопимся.
– Благодарствуйте, барин.
Большой поклонился, пошел к коню. Легко вскарабкавшись наверх, сбросил вниз колоб живородящего сена, спустился сам, прыснул на колоб спреем. Колоб стал пухнуть и вскоре стал копной. Дунай поднял уши, потянулся к копне. Дубец подпрыгнул, схватил Дуная за уздечку, крякнул и с явным усилием вытащил увесистые удила из оскалившейся пасти битюга. Тот же мотнул головой так, что Дубец отлетел и повалился в бурьян. Не обращая на конюха внимания, конь захватив губами добрую охапку сена, стал жевать, издавая звук древних жерновов. Поднявшись без всякой обиды, Дубец отряхнулся, шлепнул коня по губе, отошел в лес, спустил штаны и присел между молодыми дубками.
– Что-то он все сеном да сеном кормит. – Латиф щурился на громко жующего коня.
– Овес дорог, – пояснил Арнольд Константинович. – В Белой Руси особенно. Неурожай второй год.
– У них все дорого. Европейцы, бля. – Лаэрт протянул ладонь, и Ду Чжуань поставил на нее чашечку с чаем.
– Merci bien, – буркнул Лаэрт.
Иван Ильич, лежа, протянул руку. Повар поставил на ладонь чашечку.
– Сесе ни, – поблагодарил его Иван Ильич и заговорил по-китайски: – Ду Чжуань, ты знаешь, что твое имя заставляет вспомнить известного ловеласа Дон Жуана?
– Знаю, господин, – невозмутимо ответил Ду Чжуань, наполняя и подавая чашечки с чаем. – Мне не раз говорили об этом.
– Как же ты относишься к женщинам?
– В молодости я предпочитал мужчин.
– У тебя есть друг?
– Нет, господин.
– Почему?
– Есть китайская поговорка: если хочешь хлопот на один день – позови гостей, если хочешь хлопот на всю жизнь – заведи любовника.
– Она не токмо китайская! – рассмеялся Лаэрт.
– Значит, мужчины тебя больше не интересуют?
– Только как едоки приготовленной мною пищи.
– Ты волевой человек, Ду Чжуань. – Иван Ильич громко отхлебнул чаю.
– Это не воля, а чистый расчет, – заговорил Арнольд Константинович на своем плохом китайском. – Деньги важнее удовольствия?
Ду Чжуань промолчал.
– Деньги и удовольствие – синонимы, – ответил за него бригадир на своем блестящем южном китайском. – Профессия и удовольствие – тоже.
– Не согласен, – качнул головой Арнольд Константинович.
– Наша профессия – это и деньги и удовольствие, – произнес Латиф на старомодном мандаринском.
– И крутая ответственность, – добавил Серж на молодежном пекинском.
– А уж ответственность – это высшее из удовольствий. – Иван Ильич протянул опустошенную чашечку повару. – Хорош чаек.
– Прекрасно, прекрасно! – стонал Микиток, смакуя напиток. – Чай на природе, боже мой, как это чудесно, как хорошо для желудка, для души…
– Кстати, о душе, – глянул на часы бригадир. – Нам нужно убить час, пока Дунай насытится.