– Дочка, подай на пропитание Христа ради, – протянула к Татьяне варежку согнувшаяся старушка.
Сунув ей пятачок, Татьяна быстро прошла мимо, пересекла площадь и бодро зашагала по улице Ленина в своих высоких, голубой кожи сапогах. На ней был короткий черный плащик, на плече висела сумочка в цвет сапог и такие же перчатки. Оправа узких очков Татьяны тоже была голубой.
Редкие прохожие были в основном пожилого возраста, четверо фабричных парней топтались с папиросками в зубах возле рюмочной.
Миновав продуктовый и скобяной магазины, Татьяна улыбнулась лохматой бездомной собаке, обошла два вросших в землю бетонных блока непонятного назначения и свернула на улицу Миклухо-Маклая.
“Похоже, недалеко…” – осмотрелась она, увидев впереди, в самом конце улицы, водонапорную башню.
– Совсем близко, – произнесла она вслух и, случайно оглянувшись, заметила, что за ней идут двое фабричных, которых она только что видела у рюмочной.
И идут быстро. Слишком быстро.
“Ну вот, здравствуйте…” – неприятно удивилась она, ускоряя шаг.
Под ее каблучками захрустела наледь неровной улицы. Впереди никого не было. Только башня торчала среди крыш и голых деревьев, перекликались галки да полаивала собака где-то за забором.
Распрямив плечи, Татьяна размашисто и скоро шла по улице.
“Что это я? Идут парни, что ж с того? – успокоила она себя. – Спешат по своим делам. Сейчас день, кругом светло”.
Она глянула в небо. В прорехах облаков виднелась полинявшая синева.
“Где воздух синь, как узелок с бельем у выписавшегося из больницы…” – вспомнила она.
Сзади один из парней кашлянул.
“Где вечер пуст, как прерванный рассказ… вечер пуст… а сейчас день”.
Татьяна поравнялась с глухим забором. За забором залаяла собака. И сразу же залаяли две – напротив и рядом.
“Дай, Джим, на счастье лапу мне… такую плаху, такую лапу не видал я сроду…”
В кармане парня звякнули ключи. Щелкнула зажигалка. Четыре галки сидели на липе и перекликались с вороной, усевшейся на макушку елки.
“Вечерние поля в росе… нет, в снегу… над ними вороны…”
Один из парней сплюнул и кашлянул.
“Благословляю вас на все, на все четыре стороны…”
Парни ускоряли шаги. Ворона снялась, полетела. Галки с карканьем полетели за ней.
“А над ним воронье… ужас стужи уж и в них заронен…”
Татьяна побежала.
Парни бросились за ней. Придерживая слетающую с плеча сумочку, она бежала по улице Миклухо-Маклая. И услышала, как один из парней, поскользнувшись, упал, заматерился. Другой стал помогать ему подняться.
– На все четыре, все четыре… – забормотала Татьяна, отчаянно стараясь не поскользнуться.
До башни шла прямая дорога. Но было далековато. И дорога была скользкой, ухабистой, гадкой, мерзкой, подлой…
“Не успею!”
Направо показался проход, что-то вроде переулка. Татьяна кинулась туда, заметив краем глаза, что парни снова побежали за ней. На том, который падал, моталось, как черные крылья короткое, распахнутое пальто.
– Воронье… – шепнула Татьяна.
Она побежала по переулку, собака, захлебываясь лаем, бежала рядом за штакетником. А переулок оказался тупикомммМММ! У Татьяны все сжалось внутри. Но слева уаааааааахнулся спасительный проход. Она прыгнула туда, провалилась в грязный сугроб, стоная, размахивая руками, вырвалась из мокрого снега, побежала по узкой дорожке, свернула вправо, загрохотала по каким-то ржавым жестяным листам и увидела впереди старый сарай с разбитой дверью, а сквозь нее – другую дверь, распахнутую, ведущую на соседнюю улицу с новеньким столбом. Этот столб вселил надежду. Через сарай был путь на улицу.
Татьяна кинулась к сараю, вбежала, кроша каблучками гнилой пол, рванулась к полуоткрытой двери.
Дверь сама распахнулась. С визгом.
И в проеме встал парень в распахнутом пальто.
– Куда? – прошипел он.
Его лицо было темным, страшным, в нем, как и в пальто, было что-то лесное, воронье. Задохнувшись, Татьяна попятилась.
Сзади грохнуло железом, затрещало – и:
– Куда?
Это спросили уже сзади. Татьяна обернулась. Тот, сзади, был рыжеватым, с широким губастым лицом. Лицо это имело добродушное выражение.
Стараясь прийти в себя, Татьяна выдохнула и спросила сдавленным голосом:
– Что вам нужно, молодые люди?
В ответ Ворона закрыл дверь с таким же противным визгом. Рыжий закрыл дверь свою. В сарае стало сумрачно, свет пробивался только из дыр в стенах и прорех в крыше.
– Куда ж ты так навострилась, а? – спросил Ворона, подходя.
Смуглое, небритое лицо его источало злобу, глаза нездорово блестели.
– Изволили в кошки-мышки с нами поиграться? – насмешливо-добродушно произнес рыжий.
– Что вам нужно?
Татьяне показалось, что это спросила не она, а какая-то далекая женщина с дальних островов в бескрайнем океане, полном таинственных глубин, затонувших кораблей, добрых дельфинов, мудрых китов и коралловых рифов с прекрасными, завораживающими, разноцветно-равнодушными рыбами.
Ворона вытащил свою смуглую руку из кармана пальто. В руке щелкнуло и выскочило короткое, но широкое лезвие ножа. Он поднес нож к лицу Татьяны:
– А вот токмо пикни, сука!
Сзади подошел рыжий.
Татьяна протянула Вороне сумочку. Ворона взял, подержал, глядя в глаза Татьяне, и резким движением швырнул сумочку в угол сарая.
– Нам твое барахло на хер не нужно, – процедил Ворона, приближаясь и беря Татьяну за лацкан плаща.
Рыжий обнял ее сзади за плечи, прижался, дохнул табаком, водкой, семечками:
– Мы вас, сударыня, чичас еть зачнем!
Сквозь одежду она почувствовала задом его напрягшийся член и похолодела. Удушливая волна сдавила горло.
– Я бе… ременна… – пролепетала она с огромным трудом.
– Беременна? – зло переспросил Ворона.
– Незаметно чтой-то… – Руки рыжего обхватили ее живот.
– Умо… ляю вас, умоляю, я все отдам… – лепетала она, холодея и цепенея.
– Мы твою беременность не тронем. – Ворона схватил ее за шею, нагнул.
Рыжий потянул ее вниз за бедра.
– Умо…ляю! – вскрикнула она сдавленно, падая на колени.
Рыжий, задрав ее коротенький плащ, схватил трусики, рванул, разрывая. Ворона, держа в одной руке нож, другой растегнул ширинку, выпуская длинный смуглый член.
Татьяна дернулась, порываясь встать. Но лезвия ножа коснулось ее щеки: