– Мне очень приятно отметить, что достопочтенный князь осведомлен о моем рыцарском звании, кое я недавно получил от короля…
Надо же, а я и не знал, что Бэкон даже сэром стал всего ничего, если учесть, как недолго правит нынешний король. И ведь с каким пиететом он произнес это – оказывается, тщеславие не чуждо и философам. Что ж, сыграем и на этом.
– Мы знаем все, что нам нужно, и поверь, что когда ты потрудишься на благо Руси, то уедешь отсюда с титулом князя, каковой в переводе на английский означает лорда, – твердо заверил я его.
Сэр икнул от неожиданности. Судя по широко распахнутым навстречу новому титулу глазам, мое обещание пришлось как нельзя кстати.
А я, не давая ему передохнуть и что-то сообразить, напористо продолжил:
– А теперь к делу. Что именно тебя беспокоит?
– Мне хотелось бы знать…
Вот теперь, как я чувствовал, Николаич уже перестал осторожничать. Очень хорошо. Мне только того и нужно.
Попутно, пока философ делился своими сомнениями, мне с помощью наводящих вопросов удалось выяснить, что Бэкон, оказывается, по окончании Кембриджского университета получил какое-то вычурное звание, которое тут же выскочило у меня из головы, а если коротко, по-русски, преподавателя права, чему я возрадовался еще сильнее.
И этого умницу в Англию?! Перебьется сэр Смит.
У них там с парламентом ажур, так что особых новшеств никто вводить в ближайшее время не будет, а у нас на Руси скоро грядут грандиозные перемены.
Не-эт, сегодняшний день для меня выпал чертовски удачным – как началось с Квентина, а затем продолжилось подарком гитары, так идет и дальше.
Мало того что Бэкон все-таки прикатил и я по счастливой случайности обратил на него внимание, так он вдобавок, оказывается, и юрист.
Если же учесть, что в ближайшей перспективе у меня еще и иностранцы-мастера, а также семена овощей – ну хоть что-то из моих заказов Алеха должен привезти, – то денек вообще можно охарактеризовать проходящим под неусыпным любящим взглядом бога Авось.
Словом, расстался я с Бэконом только после того, как детально растолковал сэру Фрэнсису, что помимо преподавания философии и получения самых высших из русских титулов, в подтверждение чего ему будут вручены соответствующие дипломы с золотыми царскими печатями, чего там скупиться, его тут ждет много чего интересного.
Поведал как бы между прочим и то, что нам тут, на Руси, доподлинно известны кое-какие научные труды, написанные им в Англии, и тут же заметил, что навряд ли в любой другой стране ему смогут создать необходимые условия для дальнейших занятий наукой.
Я еще много чего ему наговорил, так что Думную келью сэр Фрэнсис покидал чрезвычайно вдохновленный радужными перспективами, открывшимися перед ним. Можно сказать, окрыленный ими.
О последнем сужу по тому, как он часто спотыкался о ступеньки, о которых я его предупреждал, забывая смотреть под ноги.
Вот теперь пора и возвращаться на Никитскую, но вначале царевич – надо не только доложить о том, что ко мне прибыли дорогие гости, которые весьма сгодятся нам с ним в Костроме, но и предупредить, что дальше мне оттягивать ни к чему. День на сборы, а там послезавтра в путь-дорогу на Серпухов.
Услышав это, Годунов сразу помрачнел и еще раз попытался меня уговорить остаться, но я был непреклонен, пояснив, что такое чревато куда худшими последствиями.
Стоит Дмитрию заподозрить неладное, и тогда каюк обоим, точнее, мне и всей его семье, а эдакая покорность вкупе с простодушием несколько обезоружит его. К тому же дело сделано, так что ему придется смириться с фактами, которые штука упрямая.
О том, что у меня кое-что на государя имеется, говорить не стал. Лучше, если об этом до поры до времени не будет знать никто, кроме меня и Дмитрия.
Если уж со мной что-то случится, тогда…
Но думать о гадком в столь удачный денек не хотелось, и я пришпорил коня, торопясь на Никитскую.
Подворье встретило меня относительной тишиной и упорядоченностью – и подвод осталось всего три, и тару почти всю успели распихать по закуткам, но сам Алеха выглядел насупленным и пригорюнившимся.
– Честно говоря, до конца не понял, но одно ясно точно – бардак. Что в стране, что в Москве… – проворчал он, уныло глядя на меня.
– Которая всему главная заводила, – подхватил я.
– Во-во, – кивнул он и мрачно заявил: – Сейчас пойду и скажу народу, чтоб катились к чертовой матери. Или нет, пусть пока поедят, чтоб аппетит не губить, – я их как раз трапезничать усадил, а потом скажу. И… напьюсь. – Горестно добавив: – Аванс, конечно, тю-тю, гуд-бай, плакали денежки, и…
– Только попробуй сказать – голову оторву! Ишь чего удумал! – возмутился я.
Плевать на бесцельно потраченные авансы, но когда ж еще удастся вызвать художников, которыми, увы, наша Русь небогата.
Да что там – если призадуматься, даже бедна не скажешь.
Вообще ни одного нет.
Богомазы, то бишь иконописцы, – это все замечательно, но они ж лепят только по канонам. Вон, лики святых в церкви все похожи.
Нет, приглядеться, разница заметна, но небольшая, да и та преимущественно связана с возрастом и отсутствием или, наоборот, наличием растительности на лице, так что тут как ни крути, надо заимствовать у Европы, пока свои Репины и Айвазовские не выросли.
Да и кое в каких других делах тоже не грех поучиться у тамошних мастеров. Чтобы понять это, далеко ходить не надо – достаточно взять в руки английский шиллинг или пенни и сравнить его с нашей новгородкой или московкой. Это ж небо и земля! А еще стыдобища.
– Ты для начала хотя бы похвались добычей, расскажи, кого привез, – поинтересовался я.
– Это запросто, – вздохнул он и извлек из кармана бумагу. – Итак, оглашаю список дорогих гостей…
На четвертой фамилии я его остановил:
– А ты ничего не перепутал? Он точно Микеланджело?
– Представился так, – пожал плечами Алеха, – а на самом деле хрен его знает, что за ком с бугра. Может, Муссолини какой-нибудь.
Странно. Я не знаток изобразительного искусства, но некоторые вещи помнил достаточно хорошо. Отец принялся таскать своего отпрыска с раннего детства по разным музеям и выставкам, пытаясь приохотить дорогое чадо к миру прекрасного.
Под идеал меня лепил – гениальный врач-офтальмолог, в свободное время рисующий картины.
Музыкальная школа была уже потом, когда мои учителя все-таки сумели втолковать ему мысль о моей абсолютной бесперспективности вкупе с лютым нежеланием малевать их горшки, кувшины и прочие предметы гончарного искусства.
Тогда-то он с тяжким вздохом распрощался с чудным видением меня у мольберта и заменил его на другое видение – музицирующего на рояле невропатолога.