Мне везет. Улица до сих пор пустынна. Злоупотреблять везением преступно. Вскакиваю на ноги, оттолкнувшись от агонизирующего тела врага. Быстро бегу, еще быстрее, чем перед своей смертоносной атакой, спешу повернуть за угол на ближайшем перекрестке, снова бегу, опять поворачиваю и, только когда замечаю впереди мирно гуляющих граждан, перехожу на шаг. Отсюда уже не видно черного дыма пожарища и не слышно шума возбужденной толпы. Все прочие звуки заглушают паровозные гудки и нестройный перестук вагонных колес.
Изо всех сил стараясь остаться внешне спокойным, ускоряю шаг, и десять минут спустя я уже шагаю по шпалам. Вокруг множество товарных вагонов, совсем новых и полусгнивших. В рыжей от масла траве ржавеют гигантские цилиндры цистерн. Пахнет горелой резиной, оглушительно свистят старинные паровозы. То там, то тут деловито снуют небритые мужики и толстые тетки в грязных оранжевых накидках.
Запрыгиваю в пустой товарный вагон. Три шага по затхлому сену, и я спрятался от мира. Теперь можно дать волю разрывающим грудь чувствам.
Я думал, что разрыдаюсь, упаду лицом в вонючее прошлогоднее сено и заплачу, как ребенок. Но вместо этого я засмеялся и сам удивился своему сатанинскому смеху, сам его испугался.
Кажется, друг Ступин, у тебя поехала крыша. Комплекс вины сдвинул шарики за ролики. Так дальше нельзя! Злоба тебе не подруга. Злоба работает на врага, она поселилась в тебе как шпионка и готовит диверсию. Ты обязан во что бы то ни стало прогнать ее, иначе хана!
Я сел на колени. Выпрямил спину, закрыл глаза. Я увидел себя со стороны. Увидел, как я умираю, как разлагается моя плоть, как обнажается череп в оскале. Я чувствовал запах тления. Я видел червей в смердящем мясе. И я понимал, что никто не виноват в моей смерти, равно как и в смерти Нади, и во всех других смертях, которые были и которые грядут. Я знал, что не существует таких понятий, как «справедливость» и «несправедливость». Вообще не существует никаких понятий, вообще ничего не существует. Мир вокруг нас – лишь иллюзия. Так учил Будда.
Глаза мои открылись сами собой. Без напряжения, без внутреннего приказа. Я был абсолютно спокоен. Я воспринимал действительность без эмоций, такой, какая она есть на самом деле. Я понял все свои прежние ошибки и просчеты, я осознал и принял их как данность. Я готов, и да будет что будет…
Усы я сбрил, что называется, всухую. Было неприятно, но не больно. Стричь волосы самому себе, да еще без зеркала, сложно, но я справился. Подкоротил локоны самую малость, боялся перестараться и превратиться в престарелого панка с соответствующей прической.
Из вещей, что я прихватил впопыхах, покидая гостиницу, пригодилась лишь грубая куртка рыболова. Ее я надел поверх тонкой ветровки. В одном из карманов ветровки я предварительно спрятал пакет с долларами, в другом – комплект метательных звездочек-сюрикэнов.
Ну вот, я почти готов. Еще несколько последних штрихов, парочка «домашних заготовок» – и можно трогаться в путь. Не так давно моя заготовка с камерой хранения сработала, надеюсь, и сейчас я не зря хлопочу.
Из вагона я вышел если и не другим, то порядком изменившимся человеком. Походка моя тоже изменилась. Теперь я ковылял вразвалочку. Так ходят по суше бывалые моряки, привыкшие к корабельной качке.
Моя первоочередная задача – уточнить расположение пионерского лагеря «Звездный». Вот как раз верхом на рельсе сидит пожилой дорожный рабочий, перекуривает. Подойду к нему, спрошу.
– Здорово, отец. Не подскажешь, как к «Звездному», к пионерлагерю, покороче пройти?
– А тебе, сынок, зачем туда? – Щурится от дыма, меня разглядывает. – Там сплошная разруха. Почитай, который год лагерь закрыли.
– Я за грибами. Братан в том году три лукошка белых там нарезал.
– У тебя, как я погляжу, лукошка-то нету.
Наблюдательный, однако, старикан попался.
– У меня, дед, целлофановые пакеты в рюкзаке.
– А-а-а-а, понятно. А почему очки черные нацепил, будто ты шпион иностранный?
– Глаза больные. Конъюнктивит. Слыхал о такой болезни?
– Бог миловал… Ты, я вижу, не местный…
– Извини, отец, что перебиваю, только давай так: или ты мне отвечаешь на вопрос, или я еще кого поищу, поспрошаю.
– Да не кипятись ты! Ишь взбеленился. Не видишь разве, курю я, отдыхаю. Скучно, охота языком почесать. А что до «Звездного», так это тебе надо идти сначала прямо-прямо, потом, как увидишь кладбище, возьми левее…
Дед подробно рассказал мне, где и почему лучше свернуть, как можно было бы срезать путь и отчего этого лучше не делать. Я покорно слушал. Мой взрыв гнева, как реакция на излишнее любопытство старика, был ненастоящим. Я лицедействовал. На самом деле, будь такая возможность, я с удовольствием сел бы рядышком на рельсу, поговорил со старичком рабочим за жизнь, подробно, не торопясь. Мне было хорошо рядом с ним. Чем-то неуловимым он напоминал мне моего деда, не родного, но самого близкого человека. Не пойму, чем. Может быть, взглядом мудрого, много повидавшего на своем веку человека, но и к старости не утратившего искорку детского, ребячьего любопытства в глазах.
– …Там будет развилка, свернешь влево, и аккурат через полкилометра упрешься в ворота пионерлагеря. Ты молодой, отсель дотуда в полчаса дойдешь.
– Спасибо, отец… Пойду, пожалуй. Счастливо тебе.
– И тебе, сынок, счастливо. Удачи!
– Спасибо. Удача мне пригодится. Прощай, не поминай лихом.
В лесу я чувствую себя значительно лучше, чем в городе. Я вырос в тайге, деревья мне братья, кусты, мхи и травы мои друзья. Я умею понимать лес, знаю все его загадки и в трудную минуту могу попросить у него помощи.
Лес густо окружал с трех сторон то, что раньше называлось пионерлагерем «Звездный». С четвертой стороны к покосившимся воротам «Звездного» тянулась песчаная лента дороги, и деревья вокруг стояли редко, зато вовсю разросся папоротник, вымахал выше человеческого роста.
Я вразвалочку шел по дороге и слушал птичье щебетанье, стрекотанье кузнечиков, шорох ветра в листве. Нестройный лесной оркестр сигнализировал мне – рядом есть люди, они спрятались, выжидают, их много. Они вокруг, со всех сторон.
Трудно объяснить, как, но лесные шорохи говорили мне не только о наличии людей, они еще сообщали характеристики затаившихся бойцов. Слушая лес, я узнал о том, что эти люди считают себя большими мастерами по части маскировки. Они не просто прячутся, они священнодействуют, они, как малые дети, которые играют в индейцев и в момент игры свято верят, что действительно являются последними из могикан.
Милиционеры так засады не устраивают. Люди в сером действуют более прямолинейно и более эффективно. Они бы не стали рассредоточиваться по одному среди деревьев, пытаясь объять необъятное. Две вооруженные группы по краям дороги и еще несколько групп в лесу, по периметру забора вокруг лагеря – более чем достаточно, чтобы меня взять.