В результате инъекции его сознание полностью лишилось волевой составляющей, а мозг превратился в доступный энциклопедический словарь для моего служебного пользования. Ученый отвечал на мои вопросы лишенным и намека на интонации голосом, я знал, что он разучился лгать, но, вопреки очевидному, какое-то время отказывался ему верить.
Мы находились вовсе не на ЧУЖОЙ, ИНОЙ, ДРУГОЙ планете, нас «переместили» ВНУТРЬ планеты Земля!..
Оказывается, еще в XVIII веке математик Леонард Эйлер провел расчеты, неопровержимо доказывающие, что наша планета полая. О полой Земле, как о данности, писал Эдмунд Галей, имя которого, то есть фамилию, носит известная комета. Франклин, Лихтенберг, Лесли, Кормулье, Штейнгаузер и многие, многие другие деятели самых разных наук, вошедшие в анналы, не сомневались, что внутри Земли находится полость.
В нашем, ХХ веке теорией полой Земли занимались академик Обручев и физик Уиллер. Последний ввел термин «геон» – система, замкнутая сама на себе.
В том же ХХ, текущем веке теорию полой Земли вывернули, скажем так, наизнанку. Янки Гарднер издал книжонку, в которой утверждалось, что Солнце, Луна и звезды находятся внутри земной сферы, дескать, давление солнечных лучей прижимает людей к поверхности. В рейхе бредни Гарднера позволили развивать и пропагандировать прохвосту авиатору с подходящей фамилией Бендер. Главы Третьего рейха нарочно и нарочито покровительствовали шельме Бендеру, обманывая тем самым вражеские разведки, отвлекая их от сверхсекретной, безупречно научно выверенной программы «Геон». С той же целью отвлечения и дезинформации была организована и утечка якобы особо закрытой информации по так называемой «Космической программе Германии». На самом деле, как я узнал из уст одурманенного славянина, мы, фашисты, рвались вовсе не ввысь, а в недра, совсем не в заоблачный космос, а в подземный рай. А на поверку вышло, что ворвались в него на наших плечах русские варвары. То есть ворвались бы – БЫ! – если б я, волею судеб, не попал в перечень пилотов разведэкспедиции...
Я задрал подбородок и посмотрел на светило над головой. Оно всегда остается в зените. На него можно смотреть без всякого прищура. Оно прекрасно! Как и весь этот спрятанный от человечества Мир. Рай земной...
Аппарат, вопреки опасениям руководства, «переместился» обратно в ту же точку, откуда и стартовал. Опасения руководящих товарищей изрядно мне помогли, ведь именно из-за них и Командиру, и Технику, и Ученому было строжайше запрещено вести какие-либо записи.
Расходу лекарств я, конечно же, нашел объяснение – соврал, что истратил их на себя. Мол, перемещение человеческий организм переносит нормально, но экология чужой планеты каким-то образом, быть может, по вине каких-то полей, оказывает на человека весьма и весьма отвратительные воздействия.
Я довольно живо описал свои впечатления от кромешной тьмы за стеклами иллюминаторов и очень достоверно рассказывал про то, как исчезла связь, едва первые двое вышли из шлюза, и как сгинула вторая пара героев, отправившись вовне искать-выручать товарищей.
Несколько лет после возвращения из подземного рая я побаивался возможных допросов под гипнозом либо с применением специальных фармакологических средств. Однако таковых не случилось. Но на обычные допросы – правда, более похожие на собеседования, – первое время меня вызывали с удручающей регулярностью. И всякий раз я боялся, что очередной вызов закончится для меня трагически, страшился того, что русские организуют, или уже осуществили еще одну экспедицию во чрево планеты.
Комплекс, откуда нас перемещали в 45-м, русские взорвали той же весной, поскольку после войны данная географическая точка выпадала из зоны юрисдикции СССР. Шарообразный аппарат руководство, конечно, вывезло, я подозреваю, что в Москву.
Я также подозреваю, что повторная экспедиция не состоялась лишь потому, что кремлевские бонзы нашли иное применение сверхсекретному изобретению гениев рейха. Они его еще пуще засекретили и приспособили под себя, для экстренной эвакуации из Кремля куда-нибудь в Сибирь в случае, например, ядерной бомбардировки Москвы американскими стервятниками. Возможно, заботясь о своих шкурах, они отчисляли миллиарды КБ Королева только для того, дабы убедить тех же американцев, что вот, мол, мы развиваем ракетную космонавтику, иные, мол, способы перемещения в пространстве нам неведомы. Впрочем, я сильно подозреваю, что для реального перемещения на сотни парсеков не хватит энергии и миллиона Саяно-Шушенских ГЭС. Иное дело перемещения по горизонтальному вектору с поправкой на разность погодных условий. Полное подобие внешних сред, я так думаю, невозможно.
Шли годы, и на допросы-собеседования меня вызывали все реже и реже. Как правило, таковой вызов следовал после смены руководства партии, правительства или органов. Новые люди, приобщаясь к тайне, желали побеседовать с очевидцем.
Допросы и их ожидания превратились для меня в смысл жизни. Раз за разом я свидетельствовал о том, что в недрах планеты сокрыт враждебный человечеству ад. Где-то года до 55-го я еще надеялся, что фюрер и лучшие сыны Германии успели переместиться в подземный рай, на «собеседованиях» называемый мною адом, и вот-вот вернутся, чтобы заявить о себе, скажем, волной террора. Утратив схожую с самообманом надежду, я просто оберегал пустующий рай от оккупации победителями рейха. Смыслом моей жизни стало лжесвидетельство.
Дабы укрепить свое положение в обществе, повысить социальный статус свидетеля, я женился на старшей дочери видного советского военачальника, осыпанного благами и почестями. Я взял в жены старую деву с угристым лицом, обвисшими грудями и огромными бедрами, которая родила мне сына и, главное, внука военачальнику. Брак по расчету изрядно помогал мне делать карьеру. Я, что называется, рос, и по мере карьерного роста все более и более веским становилось мое слово, лживое слово, выражаясь красиво, ключника рая.
Я умер в возрасте 68 лет. В тот день служебный автомобиль вынужденно остановился на противоположной стороне улицы от моего дома. Подъехать, как обычно, к парадному было невозможно, там все было перекопано работягами, которые ударными темпами ремонтировали теплотрассу. Мне предстояло перейти улицу пешком и пройти по деревянным мосткам над траншеей, похожей на вырытую вертухаями братскую могилу для осужденных к высшей мере. Я машинально посмотрел на циферблат своих швейцарских – обе стрелки четко сливались в одну сплошную строго вертикальную линию, – и, пыхтя, выбрался из авто. За час до смерти я изрядно повздорил на заседании в Академии с парой-тройкой министров и думал только о том, как бы их наказать за строптивость, кому позвонить, на какие бюрократические рычаги нажать. Углубленный в свои невеселые думы, я совершенно не заметил, как из-за угла вырулил грузовик. Лихач за рулем самосвала затормозил, однако поздно. Я был сбит и умер. В состоянии клинической смерти я находился почти шесть минут. К жизни меня вернул мой шофер. Мой персональный водитель отслужил срочную в подразделении, где обучали премудростям экстренной медицинской помощи. У меня, действительного члена Академии наук, генерал-полковника военно-медицинской службы, депутата Верховного Совета, лауреата Сталинской и Ленинской премий, а также премии ЦК ВЛКСМ, водитель-телохранитель служил сверхсрочную.