Разжимаю кулак, толкаю основанием ладони сокрытый под бородой подбородок Лешего – похожий на Карла Маркса наркоделец летит кубарем.
Хватаю автомат, благо он под рукой. Сжимаю кулак на конце ствола, соскакиваю со стола и бью Очкарика автоматом, аки дубиной. Очкарик поворачивается к сундуку спиной, ко мне очками и получает удар прикладом в висок. Приклад выдерживает, висок – нет. Тело Очкарика валится в открытый сундук, а душа его отлетает к небесам. Шагаю к распростертому на полу Лешему, перехватывая автомат стволом вперед, крепким прикладом под мышку. Шаркаю хромой ногой, мыском бью Лешему за ухо. Не сильно, чтоб душа его осталась в теле, но сознание «уснуло» на время.
Снимая оружие с предохранителя, устанавливая режим стрельбы одиночными, хромаю в сени, стволом открываю дверь на крылечко, перешагиваю порог.
Как я и ожидал – наркоинтеллигенция дистанцировалась от наркопролетариев. То есть Студенты топчутся впереди и справа, раскуривая «Мальборо», а мужики гужуются впереди – слева, смолят «Приму». Семь голов повернуты к крылечку. Стреляю.
Двум Студентам пули разбивают лбы, третьему затылок, третий пытался удрать. Поворачиваю ствол влево, командую мужикам по-иностранному:
– Хенде хох! Шнель, маза фака!
Мужики демонстрируют удивительную смышленость. Враз смекнули сиволапые – ежели их сразу, вместе с наркоинтеллигентами не пришили, знать, не хер и выпендриваться. Руки подняты до горы, без лишних команд мужики выстроились в линейку.
Говорю на ломаном русском с вкраплением иностранщины:
– Один ля мужик, плиз, опускайт хенде хох, энд шнелер собирайт все ружье. Бистро-бистро, мать ваша фак.
Сиплый первым сообразил, чего требует иностранец, осторожно опустил руки, скинул двустволку на землю, обошел остальных, снял с них ружья, покидал все стволы в одну кучу.
– Гут! Зер гут, – похвалил я. – Плиз, майн друга, – указываю забинтованной культей на Сиплого. – Ю, майн фройнд, снимайт каждый ля мужик ремешок из штаны, ферштейн? Бистро-бистро привязать каждый синьер к дерево, андестенд?
– Яволь, – сглотнув судорожно, кивнув услужливо, ответил Сиплый.
Процедуру привязывания ремешками к деревьям подельников Сиплый произвел за пять неполных минут. Сиплый старался, каждого «ля мужик» материл, чтоб плотнее спинами к деревьям прижимались, сильней руки за спины выворачивали, обнимая ими дерева. Сиплый вязал надежные узлы на запястьях товарищей, я лично, спустившись с крылечка, принял у него работу.
– О’кей, моя друга! Теперь ю стенд ап, андестенд?
Сиплый протянул мне свой сыромятный ремешок, подтянул штаны, встал спиной к сосне, завел руки за спину, прижал локти к коре, и я в момент зафиксировал Сиплого, ловко орудуя левой, удерживая «калаш» под мышкой, и пообещал всем пленникам:
– Все мужик будят живая, если будят стенд ап тихо, о’кей? Одна ля мужик не будят тихо, все мужик аллес капут!
– Нешто мы без понятия? – обиделся Сиплый. – Мы люди маленькие, семейные, нам капут никак невозможно, нам надоть детишек, киндеров, кормить.
Вряд ли натуральный иностранец врубился бы в смысл тирады Сиплого, но говорил Сиплый столь жалостливо, что в его полную покорность сильному уверовал бы и зверь дикий. И остальные мужики, солидарные с Сиплым, ему поддакивали, кивали головами, мямлили типа: «Не губите, мы на все согласные, нам по боку, перед кем гнуться, мы и так гнутые».
Удовлетворенный состоянием и настроениями простого народа, я вернулся в терем-теремок. Поднял и усадил на стул Лешего. Он еще не оклемался, сидеть самостоятельно не мог, пришлось привязать Лешего к спинке стула, точнее – прибинтовать.
Бинты я отыскал в сундуке, вытащив оттуда Очкарика. В сундуке отыскались огромные залежи лекарственных препаратов и сопутствующей продукции. Одних бинтов столько, хоть госпиталь учреждай. Кое-что из аптечного богатства я переложил на стол. Обшарил карманы мертвого Очкарика и присвоил классную зажигалку «Zippo». Проинспектировал буфет, отыскал и выставил на столешницу початую бутылку водки. Прогулялся в сени и там пошуровал, нашел подходящую дощечку, вернулся в «залу» с досочкой под мышкой, ведром, до краев полным чистой водой, и кружкой, присобаченной к ведру посредством цепочки.
Скованные одной цепью ведро с питьевой водой и кружку для питья поставил на стул по соседству с мебелью, к коей прибинтовал Лешего. И сам оседлал стул по соседству, предварительно раздевшись до пояса. И занялся своей правой калечной рукой.
Морщась, отодрал от раны на культе старый, пропитавшийся йодом и кровью бинт. Обработал рану перекисью, просушил. Прижал к предплечью найденную в сенях досочку, подходящую по размеру, взялся за чистые бинты.
Вспомнилась бессмертная комедия «Бриллиантовая рука». Скоро, очень скоро моя правая конечность будет выглядеть, как... Ага! Уже выглядит, как у Семен Семеныча Горбункова. Типа, в гипсе. Кто не знает, тот вовек не догадается, что на самом деле я таким образом сокрыл свою особую примету – отсутствие правой кисти. Вскоре я покину перевязочный пункт «Камень», размахивать культей-приметой мне не в кайф, пусть лучше будущие случайные свидетели рассказывают о моей якобы загипсованной конечности.
В сенях, я приметил, висит на гвоздике просторный плащ-дождевик, темно-серый, с капюшоном. Сходил еще раз в сени, надел плащ на голое тело, нормально – рукава широкие, пусть пока рука в фальшивом гипсе прячется в рукаве. А в кармане плаща спрячу скрученную из бинтов петельку. Придет время, накину петлю на шею и суну в нее забинтованную руку. И Семен Андреич Ступин будет вызывать ассоциации с Семен Семенычем Горбунковым.
Возвращаюсь из сеней, глядь – Леший глаза открыл, разбитым носом хлюпает, зрачками вращает. Пора приступать к допросу. Присаживаюсь рядом с Лешим, спрашиваю:
– Говорить можешь? Хочешь? Будешь?
– Вы – русский? – удивился Леший запоздало, слизнул языком кровавую соплю с губы, брезгливо сплюнул.
– Я – агент Интерпола, – вру, оскалив вставные зубы в улыбке.
– Вы меня не убьете? Нет?
– Хм-м... – Врать ему – язык не поворачивается, и правду говорить нельзя. – А на что ты, гражданин по кличке Леший, интересно, рассчитывал, когда подписался участвовать в транспортировке отравы? На долгую жизнь и обеспеченную старость, да?
– Вы меня убьете... – В его глазах, в его голосе обреченность.
И надо бы ему соврать, очень надо для дела, а не могу! Беру со стола зажигалку, откидываю металлический колпачок, кручу ребристое колесико, высекаю пламя.
– У меня к тебе всего один вопрос, сука: где прописан Лысый? Адрес, как пройти, как найти, говори быстро, а то... – Подношу огонек зажигалки к его пышной бороде, пахнет палеными волосами.
– Я расскажу вам все! Ф-ф-фу... – Леший оттопырил верхнюю губу, дует на пожирающий его бороду огонек. – Фу-у-у-ф...
Ставлю зажигалку с чадящим фитильком на стол, беру кружку на цепочке, черпаю из ведра, выплескиваю воду в лицо Лешему. Капельки катятся по свернутому набок носу, по окровавленным усам, по густой бороде, шипит, погибая, огонек в волосах, еще острее пахнет паленым.