СЧАС! Ща я выдам тебе сценарий номер четыре, сволочь! Сценарий-сюрприз, плод буйной фантазии загнанного в угол профессионала.
– Станислав Сергеевич? Ну, так как? Закопать вас? Расстрелять кислотой? Или порубать антикварным холодным оружием?
– Забодай меня рогами.
– Не понял? – Изуродованная шрамом щека Михаила Александровича нервно передернулась. На долю секунды его слащаво-издевательская улыбочка преобразилась в злобный оскал полярного волка. Однако Миша быстро взял себя в руки и «сохранил лицо».
Очень ему хотелось сохранить имидж экзекутора-насмешника. Мило хихикающий садист гораздо страшнее извергающего проклятия монстра, а Миша хотел казаться страшным, хотел, чтобы я его боялся, трепетал, гадил под себя от ужаса.
– Не понял юмора, Станислав Сергеевич. На что вы намекаете?
– Да так, пустяки. Анекдот вспомнил по теме, про выбор способа смертоубийства. Муж орет на неверную жену: «Убью суку! Выбирай, как тебя убить: зарезать, сжечь, отравить?» А она ему в ответ: «Забодай меня рогами».
– Ах-ха-ха... – рассмеялся Агиевский. Искусственно и фальшиво прозвучал его смешок. – Ха-ха... К чему эти надуманные оговорки про тему выбора жертвой варианта казни? Всем понятно – вы намекаете на то, чего не было, на то, что совершили насильственные развратные действия с моей супругой, когда она была в полной вашей власти в качестве заложницы. Стараетесь меня побольнее уколоть. Что ж! Желание в вашем положении вполне естественное. Любовь Игнатьевна рассказала мне о том, как вы взяли ее в заложницы и какая глупость с ее стороны предшествовала этому печальному событию. Женщина пожалела вас, хотела спасти, а вы ответили черной неблагодарностью и даже сейчас пытаетесь опорочить, осквернить ее!.. Стыдно, милый мой Станислав Сергеевич!
– Чтоб вы знали: рогатым принято называть обманутого мужа в том случае, если жена изменяет ему без принуждения, по собственной воле. И еще одно маленькое лингвистическое изыскание: в старину, если женщина говорила «я его жалею», это означало «я его люблю». Так-то вот, уважаемый Михаил Александрович! – Я впервые произнес вслух имя-отчество своего меченного шрамом врага и добился ожидаемого эффекта.
– Как? Как вы меня назвали?! – Улыбка слетела с губ Миши Агиевского, лицо его вытянулось, исказилось гримасой крайнего удивления.
– По имени-отчеству, – ответил я совершено спокойно.
– Кто? – Миша крутанул головой вправо, влево, прошелся колючим, сканирующим взглядом по лицам мужиков, слуг в камуфляже. – Кто проболтался? Кто произнес вслух мое имя? Я всем велел молчать! Кто посмел нарушить приказ?! Кто сболтнул?!
Мужики с автоматами для игры в «пейнтбол» напряглись. Оно и понятно, служба под началом клинического психа, наверное, выгодная, но рискованная авантюра. Вона, как скукожился Антошка за спиной у хозяина. Общий нервный напряг ощущался почти физиологически. Даже в узких глазницах китайца загорелась живая искорка любопытства.
– Как вас зовут, господин Агиевский, мне сообщила Любовь Игнатьевна, – произнес я и позволил себе улыбнуться.
– Врешь! – Глаза Агиевского, глаза медузы Горгоны, встретились с моими смеющимися зрачками. – Врешь! Говори правду или...
Миша многозначительно замолчал, давая понять, что если я не скажу правду, то меня ожидает нечто более ужасное, чем душ из серной кислоты вкупе с четвертованием и погребением заживо.
– Хорошо, если вам так будет спокойнее, Михаил Александрович, будем считать, что ваше имя я узнал давным-давно, когда приезжал проводить семинары по ушу в захолустный северный городишко. Узнал и запомнил.
– Вранье! – Бледная Мишина морда побагровела, а шрам, напротив, побелел. – Тогда меня звали по-другому!
– А как вы думаете, мог капитан милиции Верховский по описанию, по словесному портрету, с особыми приметами, выяснить ваше нынешнее имя?
– Нет! Исключено! Говори, откуда узнал, как меня звать, или я прикажу...
– Прикажи!!! Ха-ха-а-ха! – рассмеялся я, пристально вглядываясь в помутневшие глаза сумасшедшего со шрамом. Настала моя очередь смеяться! – Приказать ты можешь, трус, а сам ведь меня боишься! Смотри – мои руки скованы наручниками! Видишь? Моя правая нога едва гнется! Иди сюда! Подойди ко мне, трус! Один раз я уже набил тебе морду много лет назад, отметелю и сейчас даже со скованными руками и на одной ноге! Помнишь то лето?!! Помнишь, как мы тебя, горе-ушуиста, метелили на глазах твоих же учеников?! Отличное было лето! Я трахал девушку Свету, а за мной собачкой бегала Светкина сестренка. Девочка – гадкий утенок на ножках-спичках, по имени Люба, влюбилась в меня по уши! А я взял ее за розовые ушки и научил брать за щеку! Тебе Любочка не рассказывала, как делала мне отсос?! Ей, девчонке, нравилось! Поэтому и повзрослевшей Любови Игнатьевне понравился мой клип про Монику и Билла! Смекаешь?! Старая любовь не ржавеет! Знал бы ты, Миша, до чего меня бабы любят! Запомни – бабам не нравятся контуженые уроды, которых в Австралии ждут не дождутся профессора-психиатры, которые разучились зарабатывать и только тратят, свалив заботы о бизнесе на хрупкие плечи красивых жен! Бабы любят сильных, способных драться собственными кулаками, а нанять китайца-бойца сможет и старушка, были б деньги! И деньги бабы умеют зарабатывать не хуже, а лучше психически больных типов вроде тебя. И еще...
Я говорил и говорил. Тараторил скороговоркой, стараясь как можно быстрее и как можно больше выплеснуть словесных помоев на больную голову Миши Агиевского. Очевидно, Любовь Игнатьевна не стала пересказывать сумасшедшему супругу во всех подробностях наш с ней задушевный разговор, предшествовавший стрельбе и похищению. Для Миши оказалось сюрпризом, что я знаю о его контузии, о предстоящей поездке в австралийскую психушку и о прочих пикантных фактах и фактиках из его личной жизни. Я искусно перемешивал ложь с правдой и щедро сдабривал эту адскую смесь острой эмоциональной приправой. Не уверен, что, даже будучи сумасшедшим, Миша поверил хотя бы в половину того бреда, который я нес, но я добился главного – Агиевский перестал видеть во мне лишь непокорную игрушку для садистских игр, неудачника-вымогателя и неуклюжего мстителя. Помутневшими от гнева глазами он узрел во мне соперника! Я бросил Агиевскому перчатку, не подобрать которую он не мог!
Я рассчитывал, что распаленный моими горячими речами Агиевский взбесится и накинется на меня диким зверем, потеряв остатки разума, впав в состояние истеричной безумной ярости. Так и произошло.
Я все говорил и говорил. Агиевский сидел на бревнышке, краснел, бледнел, потел, дрожал, как больной малярией, слушал меня, слушал и вдруг подхватил с земли китайский меч, что лежал у него под ногами, вскочил и рванул ко мне, подняв мечугу над головой.
А вот то, что Миша нападет вооруженным, признаюсь, оказалось для меня полной неожиданностью. Нет, я не боялся смерти. Я боялся не успеть. Если не убью Агиевского в первые секунды контакта, а лишь покалечу, в схватку непременно вмешаются камуфляжные мужики, которые пока что опасаются встревать в личные разборки потерявшего голову, брызжущего слюной хозяина. И китаец, не зная, как реагировать, пока сидит и смотрит заинтересованно. Его не проинструктировали, что делать, ежели наниматель сам пожелает помахать мечом. Однако китайцу велено оберегать Мишу, и добивать хозяина он не позволит.