Он выехал из переулка с беззаботным видом человека, который едет домой обедать, и доехал до Бельвью-Плаза у озера, когда услышал вой сирен.
Озеро Бриенц, Швейцария
Мэллой, все еще находившийся в городе, набрал номер сотового телефона Джейн Гаррисон.
В Нью-Йорке было шесть тридцать утра, но она уже проснулась.
— Да?
— Боб Уайтфилд убит.
Джейн чертыхнулась. И через секунду спросила:
— Что случилось?
— В аэропорту ждали наши люди. На нас напали в поезде, в последний момент.
— Товар цел?
— Да. Я позабочусь о его сохранности. Просто хотел, чтобы ты знала о Бобе. Это произошло минут пятнадцать назад. Тебе надо бы заняться этим делом.
— Тебе нужен транспорт или тактическая поддержка? Могу вызвать спецгруппу из Штутгарта, прибудут часа через два-три.
— Нет необходимости. Но передай нашим друзьям в Нью-Йорке, что возможна отсрочка, на день или два.
— Если что понадобится, я на месте.
Мэллой отключил телефон. Иначе нельзя, иначе можно вычислить, что он все еще в Цюрихе. А Джейн уже знает. Он отъехал от обочины и продолжил путь.
Час спустя он припарковал машину на огромной стоянке возле железнодорожной станции Интерлакен и сел на автобус, следующий до Изельтвальда, что на озере Бриенц. Оттуда он двинулся пешком вдоль берега озера к отрогам Альп, стараясь выбирать наиболее безлюдные тропы.
Примерно через час, добравшись до владений графини, Мэллой увидел Рене. Он выходил из сада, аккуратно вытирая руки. Старик не поздоровался с ним, и Мэллой, глядя прямо ему в глаза, двинулся к входной двери. На этот раз графиня встретила его без улыбки.
Прекрасно осознавая, что рискует окончательно утратить ее расположение — он помнил, о чем она предупреждала в ту ночь, когда помогла разоблачить швейцарских банкиров, — Мэллой заявил без обиняков:
— Мне нужна ваша помощь.
Понимая разницу между этими двумя ситуациями, Мэллой уже приготовился к тому, что она и двери ему не откроет. Однако графиня ответила тихо и без колебаний:
— Входите.
Едва Мэллой переступил порог, как она предложила ему перекусить.
Мэллой был страшно голоден, но не осознавал этого, пока она не спросила. Последние несколько часов он держался на чистом адреналине, лихорадочно пытаясь вычислить, где вкралась ошибка. Но теперь возбуждение немного улеглось, и его клонило в сон.
Я бы выпил чашечку кофе, если вас не затруднит.
Графиня улыбнулась и начала готовить две чашки эспрессо. Поставила на стол стакан и графин с водой, плетеную корзиночку с хлебом и вазу с фруктами. Мэллой с жадностью поглощал угощение. Одновременно он пытался объяснить, что случилось, но графиня его остановила. Первым делом еда, сказала она, разговоры потом. Молчаливая пауза придала Мэллою уверенности. Он не контролировал ситуацию и даже не мог предположить, кто организовал нападение. Но потом он вдруг отчетливо понял, что домой не вернется до тех пор, пока не выяснит все. Это может занять день или два, но возможно, и несколько недель — неважно. Он уже не доверяет Ричленду или Джейн Гаррисон — до тех пор, пока не получит больше информации.
— А теперь, — произнесла графиня, — объясните мне, откуда у вас на пальто кровь. — И она осторожно дотронулась до темного пятна на коже.
Мэллой рассказал ей все, не приукрашивая и не скрывая. А когда закончил, она спросила:
— Это друзья вас подставили?
— Не обязательно. Если некий человек знал, что я в деле, он вполне мог прослушивать мой номер с улицы с помощью микрофона направленного действия.
— Кто знал о вашем участии?
— Мои друзья. Покупатели. Возможно, продавец.
— Каков мотив, Томас?
Он покачал головой.
— Не знаю. Наверное, все же деньги. Но Боб Уайтфилд активный игрок на поле. Возможно, мишенью был именно он.
Графиня посмотрела на пакет, который принес Мэллой.
— Хотите, чтобы я взглянула?
— Вообще-то я надеялся уговорить вас сохранить его. Пока я все не выясню.
— Давайте посмотрим на портрет и тогда решим, что делать.
Графиня поднялась, подошла к кухонному буфету, выдвинула ящик, достала нож и перерезала бечевку. Под оберточной бумагой оказался небольшой кусок льняной материи, в который была аккуратно завернута небольшая икона. Графиня с интересом осмотрела ткань, но ничего не сказала. Затем развернула и увидела маленькую черную деревянную панель. В центре сверху донизу шла трещина. На каждом уголке и по краю дерево было гладким — судя по всему, от частого прикосновения человеческих рук. Никаких видимых повреждений больше не наблюдалось. Даже без отчета Маркуса Штайнера о радиоуглеродном анализе было ясно — вещь очень старая.
Перевернув доску, Мэллой увидел изображение Христа в терновом венце. Икона сохранилась на удивление хорошо: цвета богатые, выразительные.
— Владельцы буквально вчера проверили дерево, — сказал он. — Датируется первым веком нашей эры.
— Да, на двенадцатый век совсем не похоже, — недоверчиво заметила графиня. — Перенесите ее вот сюда. Здесь больше света.
Она указала на разделочный столик в центре кухни.
Мэллой подошел к столу и не мог оторвать глаз от изображения человека, смотрящего на него из глубины двух тысячелетий. На иконе была изображена голова, шея и плечи. В отличие от всех картин эпохи Ренессанса здесь Христос вовсе не выглядел европейцем. Кожа темная. Нос и губы отмечены характерными семитскими чертами. Мужчина на картине оказался, вопреки традиции, немолод. Выглядел он скорее на шестьдесят, а не на тридцать и вовсе не был красив. Лицо худое, кожа грубая, но в глазах светились сила и уверенность. И терновый венец на голове походил на корону. Капли крови блестели, точно драгоценные камни.
— Перспектива слегка страдает. И потом, видите, как прописаны блики на шипах, капельках крови и в глазах? Словно случайно, их тут быть не должно.
Мэллой этого не заметил, но затем понял, что она имеет в виду. В картине отсутствовал внешний источник света.
— Так это… хорошо или плохо?
— Это типично для живописцев Древнего Рима. Художнику удалось показать перспективу, не имея представления о том, как это делается.
— Вы полагаете, что это не подделка?
— Да, по двум причинам. Прежде всего, она написана восковыми красками. Все известные мне подделки девятнадцатого века создавались с помощью темперы. Темпера — краска, которую готовят на яичной основе, она хорошо ложится, ею легко писать. Эти же краски сделаны из пчелиного воска и должны были использоваться горячими. А наносились с помощью шпателя. И две тысячи лет тому назад самые лучшие художники использовали именно восковые краски, по вполне очевидной причине: они не выцветали и обладали особым, не сравнимым ни с чем блеском. А мы по-настоящему открыли эти краски лишь лет восемьдесят тому назад. Возможно, конечно, кто-то написал эту картину недавно, на очень древней доске, но лично мне кажется, это не тот случай. Видите, как дерево отполировалось от частых прикосновений? А в некоторых местах краска осыпалась. Нет, эта картина насчитывает много сотен лет и написана задолго до того, как художники двадцатого века познакомились с техникой письма восковыми красками.