Чего же они на самом деле стоили, мои отчеты?
— Каково это — готовиться к битве? — вырвалось вдруг у меня.
Похоже, вопрос мой не слишком удивил Лонгина. А может, он догадался, что я на самом деле хочу понять.
— Это как молитва, — терпеливо объяснил он. — Нет, я не имел в виду то, как молятся все нормальные люди… просто когда ты знаешь, что скоро битва, и готовишься к ней, ты как будто выполняешь своего рода ритуал, мысленно ты уже настраиваешься на нее. Не знаю, как там у других, но у меня это так. Мысли все время чем-то заняты. И руки тоже. Я же говорю, это ритуал. Сначала нужно проверить и наточить оружие. Потом поесть — лучше немного, так легче двигаться, а если во время битвы получишь рану в живот, меньше вероятности, кто загноятся кишки. Нужно отдать необходимые приказы, подбодрить своих людей — делаешь все это, а в голове все время вертятся разные мысли: как нужно действовать, когда начнется битва; что должны сделать твои люди и что должен сделать ты сам — перебираешь в памяти каждый удар, каждый выпад, каждый трюк, которому научился за эти годы, и так до бесконечности. Я как будто заранее видел, как все это будет — видел еще до того, как вступить в битву. Думаю, всему виной скрежет железа, который доносится со всех сторон, потому что все вокруг тебя точат мечи… и этот запах масла и кожи, и бряцание доспехов — все это преследует тебя, и от этого невозможно избавиться. Зато громких разговоров и смеха уже не слышно.
— Выходит, ты совсем не боишься?
— Почему? Какой нормальный человек не боится? Но ведь я солдат и, как каждый солдат, сам много лет назад выбрал свою судьбу. А солдат слишком занят, думая, как ему уцелеть, чтобы бояться, понимаешь? И потом, ты же знаешь, что ты не один, что рядом с тобой твои товарищи и что какой бы ни была их судьба, ты разделишь ее с ними. Все мы знаем, что жизнь любого из нас зависит от того, кто прикрывает твою спину, и это горькое и в то же самое время сладостное чувство сродни любви.
— Любовь? Это во время сражения-то?
— Война — это не только ненависть, инспектор. Война — это вроде причастия. Так сказать, причащение святых тайн.
— Адрианов вал! Вот он, Адрианов вал, Каратак!
Земля промерзла и звенела под ногами. Вода в мелкой речке Илибриум, петлявшей вдоль топкой трясины у подножия Вала, подернулась тонкой корочкой льда. Звезды скрылись за плотной пеленой серых облаков, а на рассвете пошел снег — падая редкими пушистыми хлопьями, он на короткое время укрывал пожухлую траву, чтобы почти сразу же растаять. Из тумана медленно выступал силуэт Адрианова вала — словно исполинское морское чудовище, выбравшись из пучины на берег, грозно смотрело на них пустыми глазницами бойниц, в то время как туловище и хвост его, извиваясь вдоль вершины горного кряжа, скрывались далеко за горизонтом. Верхушки римских сторожевых башен, вспарывая тучи, грозно упирались в самое небо. Но, как и обещал Гальба, все казалось вымершим. Ничто не говорило о том, что где-то там, позади Вала, есть люди.
— Славное утро для битвы, — одобрительно хмыкнул Лука, потягиваясь и покряхтывая, словно разминая кости. Дыхание его белым облачком пара вырывалось у него изо рта и таяло в воздухе. — И для поездки верхом сойдет, и для того, чтобы поохотиться!
— Сможем мы победить их? — очень тихо вырвалось вдруг у Ардена.
Лука покосился в его сторону.
— Самое время спросить! — буркнул он.
— До сих пор еще никому это не удавалось.
— В битве нет места сомнениям.
— Сомнения могут быть у любого.
— Да, только умный человек старается держать их при себе. Это все та женщина, Арден, это она лишила тебя уверенности в себе. И пока ты не вернешь ее назад, тебе не стать прежним. Одолей Вал и отыщи ее, черт возьми! А после как хочешь — женись на ней или убей ее, но стань снова тем, кем ты был до того, как она вошла в твою жизнь.
— Да… ты прав… — Но сможет ли он отыскать ее? А если даже найдет, что она скажет ему? Почему она бежала? От чего спасалась — от него? Или от войны? Впрочем, что толку сейчас гадать об этом — это все равно что пытаться разрубить огонь топором.
Арден снова и снова мысленно перебирал в голове свой план. Он помнил, что в каждой из двух крепостных башен, отстоявших на милю друг от друга, были ворота, через которые им придется прорваться, чтобы попасть внутрь. Одни — в стене, которую он едва мог различить сквозь плотную завесу тумана, а другие — позади небольшого форта, выступающего над южной частью Вала, словно уродливый чирей на теле. Прорваться через эти ворота, и вся Британия будет лежать у твоих ног, пронеслось у него в голове. И все разом изменится…
— Друиды говорят, время римлян подошло к концу, — продолжал Лука. — Еще никогда прежде они не были так слабы, а мы — так сильны, как сейчас. Так что можешь переживать сколько угодно, раз уж тебе так хочется, но лично я перегрызу нынче немало римских глоток!
Ардену очень хотелось сказать, что слишком большая уверенность — прямой путь к смерти. Лучше уж бояться — так по крайней мере есть надежда уцелеть. Но он предпочел промолчать.
— Кавалерия готова к бою? — коротко спросил он. Он имел в виду кельтскую знать, которую до поры до времени было решено держать в резерве. Их отряд стоял позади всех. Даже на таком расстоянии Ардену удалось разглядеть диковинные шлемы, увенчанные шишаками в виде невиданных зверей, изукрашенные древними рунами мечи, блестевшие позолотой резные рукоятки копий.
— Да, готова. Похоже, Гальба сдержал свое слово, а? Все, как он и обещал!
Да… время пришло. Ни один человек из всех, что стояли сейчас у Вала, не уважал и не страшился римской доблести так, как Арден Каратак. И ни один не верил так в мужество кельтов, как он. Сейчас, когда они наконец вместе, ничто в мире не сможет их остановить.
Сила против силы… друг против друга. И только битва покажет, чья сила больше.
На Ардене тоже были доспехи, однако он отказался от шлема, чтобы ничто не загораживало ему вид. Многие из его окружения предпочли отказаться от доспехов вообще — они явились сражаться обнаженными, вернее, почти обнаженными; укутавшись лишь в свои плащи, они молча сгрудились за его спиной, терпеливо выжидающие, точно волки, и такие же опасные. Разбившись на сотни, они, припав к земле, настороженно разглядывали серый каменный силуэт Вала, а глаза их горели голодным огнем, и где-то там, среди них, был и бывший гладиатор Кассий. Эти люди жили, чтобы убивать. Война стала смыслом их жизни.
Поодаль стояли лучники. Их луки были так велики, что, поставленные на землю, возвышались у них над головой, выпущенная из такого лука стрела могла пронзить человеческую плоть на расстоянии не менее трехсот шагов. Их целью было прикрывать атакующих. Стрелы, что сейчас лежали в их колчанах, терпеливо и любовно вытачивались долгими зимними вечерами, у каждой из них было имя, которое потом вырезали на ее наконечнике — тяжелое и острое, словно жало, острие его могло без труда пробить металлические доспехи. Среди них была и дева-воительница Бриса, и Арден мог поспорить, что стрела, выпущенная ее рукой, скорее других отыщет среди римлян свою жертву.