Над толпой новобранцев полетел смех.

— Меня тошнит уже только от того, как он это описывает, — с брезгливой гримасой пробормотала Валерия.

— Такие декурионы, как этот, позволили нам завоевать весь мир. Он плоть от плоти Адрианова вала.

— Все мужчины вроде Гальбы. — Теперь ей стала понятна суровость Гальбы Брассидиаса. Его угрюмая натура. Большинству римлян никогда не доводилось встречаться с такими, как Гальба. Они и понятия не имели о том, благодаря кому они могут спокойно наслаждаться жизнью.

Повернувшись, они побрели назад, к дому Марка. По другую сторону тренировочной площадки стоял один из ветеранов. Руки его были скрещены на груди, на одном из запястий на шнурке болтался жезл из виноградной лозы. Центурион, догадалась Валерия.

— Школа Гальбы, — подмигнув, прошептал Клодий. — Его дисциплина!

— И его мир, — пробормотала Валерия. Мир, созданный для мужчин. — Как странно — кроме меня, в этой крепости нет, кажется, ни одной знатной женщины.

— Пригласи Люсинду, она составит тебе компанию. Или жену командира соседнего форта.

— Я подумаю.

— И не стесняйся, если что, обращаться ко мне. По-дружески.

— Спасибо, Клодий. Я ценю это, честное слово.

— Знаешь, один раз я едва не позволил, чтобы тебя взяли в плен. Другого такого раза не будет, клянусь.

— Трибун!

Они оглянулись. Марк! Первым побуждением Валерии было броситься к нему, но у Марка был такой суровый вид, что она похолодела. Одернув себя, она молча ожидала его приближения. Наградой ей стал короткий кивок. Марку явно понравилась ее сдержанность.

— Рад снова видеть тебя, жена. Прости, что не мог уделить тебе больше времени.

— Клодий предложил показать мне крепость.

— Единственное поручение, которое у него хватило ума выпросить. — Он обернулся. — Мне нужно поговорить с тобой, Клодий Альбиний. Кстати, здесь Фалько.

Лицо у Клодия стало несчастным.

— Это насчет вчерашнего пира?

— Но младший трибун уже извинился, — поспешно вступилась Валерия. — Это все вино виновато — оно развязало ему язык. Прошу тебя, не будь к нему слишком суров.

— Это тебя не касается, жена.

— Я уверена, в будущем он будет более снисходителен к пиву бриттов.

— Это не имеет никакого отношения к пиву.

— Тогда в чем дело? Почему бы не оставить его в покое?

Марку была явно неприятна такая настойчивость.

— Речь о том рабе… Одо.

— Одо? — удивился Клодий. Похоже, это имя ему ничего не говорило.

— Тот самый, кого ты облил пивом.

— И что с ним?

— Он убит.

Глава 17

— Этот мальчишка, Клодий… по тому, что я о нем слышал, он не произвел на меня особого впечатления. Неужели вы действительно заподозрили его в убийстве?

Вопрос этот я адресовал хозяину убитого раба, центуриону Фалько. Не знаю, для чего я спросил. Как-то не слишком верилось, что это странное происшествие имеет какое-то отношение к тайне, которую я приехал расследовать.

— Собственно говоря, Клодий ни на кого не произвел особого впечатления — кроме разве что Валерии. Они ведь были почти ровесники. К тому же оба никого не знали в крепости. Она прямо-таки околдовала парнишку. А остальные мужчины после этого стали считать его еще большим ослом. В общем… да, у нас были подозрения на его счет.

— Расскажите мне, как это выплыло наружу.

— Мой раб, этот самый Одо, был найден мертвым наутро после свадебного пира. Убит ударом ножа в сердце. Нож — один из тех, что лежал на столе, самый обычный обеденный нож. Волосы его были еще мокры от пива, которое тот юный фанфарон вылил ему на голову. А всем нам было хорошо известно, как Клодий возненавидел всех до единого скоттов из-за того, что один из них едва не перерезал ему глотку. Одо был скоттом, он совсем недавно попал в плен. Но по натуре он был солдатом — одним из тех, кто никогда не смирится с участью раба. А младший трибун был пьян, мучительно переживал свой позор и был явно не в состоянии держать себя в руках. Вот мы и решили, что он прикончил Одо в приступе ярости.

— Что Клодий сказал в свою защиту?

— Твердил, что ему до сих пор стыдно за то, как он поступил с этим рабом во время свадебного пира. Что у него, мол, не было причин причинить ему еще какой-нибудь вред. Кроме того, заметил Клодий, у самого Одо было куда больше причин желать смерти Клодию, чем наоборот. Даже прикончить его. Что тут же навело всех нас на мысль, что, возможно, Одо сам напал на Клодия. А у парня, как назло, нет ни одного свидетеля. Пристыженный, он ушел с пира и до утра пропадал неизвестно где. Во всяком случае, его никто не видел.

Я задумчиво разглядывал Фалько. Честен… но при этом весьма практичен. Сдается мне, эта его порядочность подкреплена железом, решил я.

— Тебе жалко было потерять этого раба?

— Я бы мог получить за него не меньше трех сотен динариев.

— Именно поэтому ты настаивал, чтобы виновный понес наказание?

— Я хотел, чтобы виновный возместил мне ущерб, — пожал тот плечами.

— И что же решил Марк?

— Как обычно, ничего. — Фалько, сообразив, что выболтал нечто важное, мгновенно прикусил язык. Видимо, вспомнив те несчастные времена, он уставился куда-то в сторону.

— Стало быть, новый префект был человеком не слишком решительным? — подытожил я.

Центурион заколебался, явно прикидывая про себя пределы своей верности командиру. Потом, похоже, вспомнив, скольких уже нет в живых, тяжело вздохнул:

— Префект был… м-м… осторожным. Мы тут недавно узнали, что в свою бытность младшим трибуном во время кампании в Галлии он однажды совершил грубую ошибку. Потом, уже много позже, его предательски подставили, он совершенно случайно оказался замешанным в громком скандале, где главную скрипку играл его начальник. Под его руководством торговая компания отца оказалась на грани банкротства. Так что он волей-неволей научился осторожности. А от излишней осторожности до трусости, как известно, один шаг.

— Мне говорили, что он человек книжный.

— Ваша правда. Его книги заняли целых две повозки. Не совсем то, к чему мы тут все привыкли.

— Вы имеете в виду Гальбу? — осторожно спросил я.

— Старший трибун, возможно, человек резкий, зато не боится принимать решения. Эти двое — разной породы.

— Разной породы… Как интересно! Солдаты воспринимают своего командира, словно табун лошадей — вожака, тем самым кое-какие черты его личности становятся общими для всех. Любая смена руководства приводит солдат в волнение, и должно пройти какое-то время, прежде чем они привыкнут к новой руке, которая теперь будет держать их в узде.