— И ей это понравилось?
— Потом она призналась мне, что в жизни еще не испытывала такого страха, как в тот день. И такого безумного, пьянящего счастья, когда поняла, что жива. Там, в озерной хижине, где она выздоравливала от ран, она и поддалась соблазну…
— Ты хочешь сказать, что они с Арденом стали близки?
— Нет. О Господи, конечно, нет! Она и тогда оставалась честной замужней женщиной. Да и по нему это было заметно! Он просто изнывал от желания!
— Она хотела сохранить верность мужу?
— Верность для нее все! Вопрос только в том, как необходимость хранить верность мужу действовала на нее.
— Стало быть, она выбросила из головы мысль о побеге?
Савия немного подумала.
— Она догадывалась, что ее уже больше не ищут. Собственно говоря, обе мы это понимали. Конечно, мы надеялись в любую минуту услышать рев боевого рога кельтов, возвещающий о том, что супруг Валерии, явившийся, чтобы забрать ее, в своих сияющих золотом доспехах подъезжает к воротам крепости, но… В точности как в старых легендах, — с горечью улыбнулась она, — помните, как Агамемнон отправился в Трою, чтобы вернуть похищенную у него Елену? Однако проходили дни, а ни о каких переговорах не было ни слова. И так неделя за неделей, месяц за месяцем. Мы терялись в догадках, мы никак не могли взять в толк, что же такое происходит в империи, как Гальбе удалось подавить терзавший Марка страх. И мы так ничего и не знали… до самой зимы.
— И Валерия, несмотря на всю свою добродетель и целомудрие, стала испытывать сомнения?
— Мы почувствовали себя брошенными.
Брошенными, значит? И принятыми в новую семью? Вероятно, что-то вроде этого, решил я.
— И как вам жилось среди кельтов?
— Жизнь среди них была намного проще. В Риме ведь все не просто так, знаете ли: брак, карьера, рождение детей, назначения, дом, соседи, занятия — все заранее известно и договорено, все происходит как положено. Жизнь оценивается согласно состоянию и положению в обществе, которое занимает человек. А варвары в отличие от римлян — словно животные… или дети. Им и в голову не приходит думать о чем-то заранее. Они никогда не знают, что будет завтра, что уж говорить о том, что случится через месяц или через год. Они не заглядывают вперед. Время для них ничего не значит. Договариваешься с ними о встрече, глядь, а они и думать об этом забыли. Или вообще не придут, или появятся много часов спустя и даже не подумают извиниться. Среди них живут изумительные мастера, резчики по дереву, из рук которых выходят настоящие шедевры, — и при этом они могут месяцами не обращать внимания, что в хижине протекает крыша.
— Но, надеюсь, они хотя бы отличают зиму от лета?
— Для этого у них есть друиды. Их жрецы наблюдают за солнцем и звездами и говорят им, когда сеять, а когда снимать урожай. И еще они предсказывают будущее.
— Принося кровавые жертвы?
— Только животных. Хотя, если честно, думаю, они вполне могут так поступать и с пленниками-римлянами.
— Догадывались ли вы, что война уже близко?
— Да. Тот набег на священное ущелье переполошил племена, но все они помнили о Вале. Он по-прежнему разделял их земли надвое, а племена варваров были еще слишком разобщены. Конечно, Арден поставил целью объединить пиктов, Аттакотти, скоттов и саксов в единую армию, однако добиться этого было чрезвычайно трудно, почти невозможно. У них отсутствовала стратегия. Арден, конечно, понимал, как она важна, но ведь ему приходилось служить в римской армии, так что и неудивительно. Но вот втолковать это остальным он был бессилен. Понимаете, в их представлении время как будто двигалось по кругу, и смерть в нем была всего лишь кратким эпизодом.
— Какое-то животное существование.
— Но не бессмысленное. Просто они жили, не заглядывая в завтрашний день, вот и все. Кстати, довольно приятная жизнь, уж вы мне поверьте. Счастье в их представлении доставляется ощущениями, а отнюдь не тем, чего вы смогли достичь. Хижины, в которых они живут, грязнее и отличаются большим убожеством, чем дома римлян; очаги их дают больше дыма, чем тепла, и крыша вечно течет; там и не слыхивали о ваннах; одежда, в которой они ходят, из грубого, домотканого полотна и часто обдирает кожу; питаются они очень просто и не замечают грязи вокруг, в которой нередко утопают по щиколотку, и всем им приятнее увидеть у себя в доме забредшую туда корову, чем римского патриция. Зато в Тиранене гораздо чаще услышишь смех, чем в казармах петрианцев… да и в доме сенатора Валенса тоже. Почему, спросите вы? Да просто, имея так мало, они беззаботны, как дети. Из-за чего им переживать и портить себе кровь? У них нет никакого имущества, которое они бы боялись потерять… им нечем гордиться, поэтому грех гордыни не отравляет им жизнь.
— Но Валерии, вероятно, не хватало привычного комфорта?
— Знаете, как ни странно, пожив среди варваров, мы тоже постепенно избавились от своих страхов. Поверьте, мне в жизни не приходилось видеть столько самых разных цветов и столько невиданных птиц, как в то лето. Я наслаждалась, стоя под дождем и чувствуя, как его капли стекают по моему телу. А потом из-за туч выглядывало солнце, и все прыгали от радости; и мы вместе с ними, поскольку это значило, что скоро подсохнет трава и можно будет бродить по лугам. Валерия чуть ли не каждый день ездила верхом на новой кобыле, которую ей подарили взамен погибшей Боудикки, а Бриса начала учить ее стрелять из лука. Эта воительница приняла мою госпожу под свое крылышко и опекала ее — наверное, из-за одиночества, которое она испытывала после смерти братьев. Валерия постепенно стала свободно говорить по-кельтски, а Бриса, в свою очередь, освоила латынь. Мы с ней до такой степени зависели от тех, кто держал нас в плену, что даже на свой лад привязались к ним, эта привязанность была сродни той, что ребенок испытывает к своим родителям, раб — к хозяину, а легионер — к своему центуриону. Конечно, мы по-прежнему жаждали вернуться домой, поэтому приняли все это как нечто временное. Как сон, понимаете?
— Варвары были добры к вам?
— Варвары ведь тоже люди. Некоторые — да, другие были грубы и вульгарны. Но никто из них не досаждал нам, за исключением Асы, она невзлюбила мою госпожу с первого взгляда и никогда не упускала случая сыграть с ней злую шутку. Однажды она подложила ей колючку под седло, и лошадь, взбрыкнув от боли, сбросила Валерию на землю. Эта мерзавка могла подсыпать соли ей в мед или украдкой подлить уксусу в бокал с вином. Гадкие шутки и грязные сплетни — все это отравляло моей госпоже жизнь, а жалобы Валерии были бессильны что-либо изменить.
— Но почему Аса так невзлюбила ее?
— Потому что она была влюблена в Ардена, а он и думать забыл о ее существовании. Он был просто ослеплен Валерией. Она могла любого свести с ума, уж вы поверьте мне на слово… эта плутовка давно уже знала, как водить мужчин на поводке, она вертела ими, как ей заблагорассудится, с тех пор как вышла из пеленок. Даже храня верность мужу, она напропалую кокетничала с Арденом и наслаждалась, видя, как он корчится, словно на медленном огне. Арден дал понять остальным мужчинам, чтобы те оставили ее в покое. Он понимал, что ему тоже следует выбросить из головы все мысли о моей госпоже, ведь обесчещенная она теряла всякую ценность как заложница. И, зная все это, он молча страдал. Несмотря на всю свою лютую ненависть к Риму, в его глазах она была дивным, экзотическим цветком, рядом с ней меркли все женщины его родной Каледонии. Мне кажется, он и ненавидел-то Рим с такой силой лишь потому, что втайне восхищался им, ненависть и восторг тесно сплелись в его душе, а корни уходили глубоко, питаясь чувством собственной неполноценности, не оставлявшим его ни на миг. Неловкость ситуации, в которой они оба очутились, лишь усугубилась, когда она почувствовала, что и ее тоже влечет к нему. Конечно, Валерия тщательно это скрывала, но я догадывалась. Впрочем, не я одна — все это видели.