Песчаная буря завоевывала новые высоты, взметая столбы песка с бесконечных барханов. Уже скрылись из виду и отступающие по западному берегу арабы, и пирамиды, и даже Наполеон со всем его штабом. Похоже, близился конец света.
— Ложитесь! — крикнул нам Ашраф.
Он, Астиза, Тальма и я сгрудились на земле все вместе, прикрывая рты и носы полами одежды.
Свистевший ветер сбивал с ног, словно несущаяся ломовая лошадь, а налетевший следом раскаленный песок жалил с яростью пчелиного роя. Очень несладко пришлось французам, они съежились, пытаясь подставить буре лишь спину, но гораздо сильнее досталось мамелюкам, метавшимся по волнам на неустойчивых суденышках. Мрачная завеса скрыла из виду все поле боя. Мы четверо, держась друг за друга, дрожали и молились разным богам, припомнив наконец, что существуют в этом мире силы, превосходящие наши собственные. Мы едва не задохнулись от песка, терзавшего наши легкие, и минуты казались нам часами. Но вот ветер начал затихать и ослабел практически так же быстро, как усилился. Песок улегся мягкими волнами, и воздух очистился.
Медленно поднимались из своих наносных песчаных могил тысячи французских солдат, вроде как воскресших, но совершенно мрачных и изрядно побуревших. Все они были безмолвны, ошеломлены и перепуганы. А наверху уже невинно сияло голубое небо. Окровавленным сердцем алело на западе дневное светило.
Мы глянули на реку в сторону Каира. Флотилия была сметена ураганом. Все стремившиеся напасть на нас мамелюки утонули, а их корабли потерпели крушение у восточного берега. Все они были опрокинуты. Разносились лишь причитания выживших, и Астиза перевела их нам:
— Теперь мы рабы французов!
Бросившись в город, они захватили своих жен и драгоценности и ближе к вечеру покинули его стены. Эта странная буря, казавшаяся сверхъестественной по своей природе, смела один род завоевателей и возвысила другой. Ураганный ветер развеял прошлое, освободив место для чуждого европейского будущего.
На городском берегу вспыхнули огни факелов, и вскоре загорелись фелюги, еще державшиеся у кромки воды. Спалив корабли, мамелюки надеялись задержать переправу французов, но их надежды были тщетными, учитывая множество судов, стоявших выше и ниже по течению. Пылающие фелюги осветили готовый сдаться город подобно театральным светильникам, явив взорам победителей великолепное зрелище причудливой мавританской архитектуры в танцующих огненных отблесках разрушительных пожаров.
Ликующие, но выдохшиеся и грязные солдаты Наполеона пережили и сражение, и бурю. Сначала толпы французов искупались в Ниле, а потом, подкрепившись дынями с прибрежных бахчей, принялись чистить мушкеты. Повсюду валялись трупы арабов, раздетых донага ради трофеев. Потери французов ограничивались двумя дюжинами убитых и парой сотен раненых, потери арабов — многими тысячами. Простые солдаты вновь разбогатели. Победа Наполеона была абсолютной, его власть над войсками укрепилась, а рискованная игра завершилась вознаграждением.
Рассыпая поздравления, он объезжал свои войска, как торжествующий лев, встречая в ответ хор одобрительных возгласов. Все недовольства и раздражительность последних недель были смыты радостью победы. Напряженность этого дня явно приглушила былую ярость Наполеона, а его уязвленная изменой жены гордость умиротворилась массовым убийством. Казалось, это жесточайшее сражение испепелило и все чувства. Жозефина, вероятно, никогда не узнает, причиной какого кровавого побоища стали ее любовные игры.
Наш командующий встретился со мной позже тем же вечером. Я не знаю точно, когда и где именно, поскольку потрясение от чудовищного сражения и бури притупило ощущения места и времени. И тем не менее его адъютанты разыскали меня, и вскоре я понял с некоторым страхом, чего, собственно, он хотел. Бонапарт не позволял себе почивать на лаврах; обычно, завершая одно дело, он уже обдумывал следующие шаги.
— Итак, месье Гейдж, — сказал он мне уже темным вечером, — насколько я понял, вам лично удалось взять в плен мамелюка.
Когда же он успел получить столь детальные сведения?
— Случайно или намеренно, мой генерал, но так уж вышло.
— Похоже, вы можете быть нам полезны в таких действиях.
Я скромно пожал плечами.
— И все-таки я ученый, а не солдат.
— Вот именно поэтому я приказал разыскать вас. Я освободил Египет, Гейдж, и завтра вступлю в Каир. Первый этап моего завоевания Востока завершен. Второй — зависит от вас.
— От меня, генерал?
— Вы разгадаете все загадки и откроете всевозможные секреты, хранящиеся в здешних пирамидах и храмах. Если там есть тайные знания, вы обнаружите их. Если там окажутся могущественные силы, вы отдадите их мне. И в результате наши войска станут неодолимыми. Мы объединимся с войсками Типу Султана, выгоним англичан из Индии и закрепим поражение Англии. Наши две революции — американская и французская — преобразят жизнь всего мира.
Трудно преувеличить эмоциональное воздействие таких слов на душу обычного человека. Меня, естественно, совершенно не волновало положение Англии, Франции, Египта и Индии или преображение всего мира. Скорее, к сотрудничеству меня склонили недоступная мне изумительная прозорливость и огненный темперамент этого харизматического коротышки. Я все ждал, когда же начнется настоящая жизнь, и вот она началась. Мне даже подумалось, что дневное смертоубийство и сверхъестественное знамение природы подтверждают будущее величие человека, способного изменить этот мир к лучшему или к худшему, подобно маленькому богу. Но, не задумываясь о последствиях, я был весьма польщен выказанным мне вниманием и слегка поклонился в знак согласия и одобрения.
Взволнованный до глубины души, я смотрел вслед гордо удаляющемуся Бонапарту, вспоминая мрачные отзывы Сиднея Смита о Французской революции. В памяти всплыли груды трупов на поле боя, стоны египтян и сердитые шуточки тоскующих по дому солдат насчет шести акров завоеванного песка. Я подумал о серьезных исследованиях ученых, о европейских реформаторских планах и надеждах Бонапарта на бесконечный поход в запредельно далекую Индию по следам Александра Великого.
Задумался я и о болтавшемся у меня на шее медальоне, и о том, почему всем, кажется, не терпится лишить меня простенького выигрыша.
После ухода Бонапарта Астиза склонилась ко мне.
— Теперь вам надо решить, во что же верите вы сами, — прошептала она.
Дом мудрого брата Ашрафа, выбравшего себе столь странное имя, находился в одном из самых приличных районов Каира, но городские нормы приличия выражались лишь в том, что в богатых кварталах было чуть меньше зловония, пыли и грязи, порождающих множество болезней, крысиных полчищ и скученности населения. Так же как в Александрии, величие Востока, казалось, ускользнуло из этой египетской столицы, власти которой не могли устроить нормальную канализацию, обеспечить вывоз мусора, уличное освещение, позаботиться о внутригородском транспорте или отлове устрашающих собачьих стай, бродивших по переулкам. Конечно, я говорил почти то же самое и о Париже. И все-таки победа не досталась бы нам с такой легкостью, если бы египтяне вместо конницы выставили против нас каирское собачье воинство. Раздраженные солдаты ежедневно отстреливали или закалывали штыками десятки бродячих шавок. Но эти экзекуции оказывали на псовую популяцию не более значительное влияние, чем бесконечная борьба с роящимися мухами.