По прибытии в Венецию Мейтенс распрощался с Pea и ее дочерьми. Pea нашла приют в небольшой колонии ремесленников египетского происхождения, неподалеку от арсеналов. Мейтенс же, напротив, остановился на дорогом постоялом дворе «Санта-Кроче» на кампо Сан-Захария. Некогда здесь было пристанище для зажиточных пилигримов, идущих в Иерусалим, а теперь тут останавливались главным образом дворяне и купцы из Германии и Фландрии.
Медик охотно пошел навстречу желанию дожа, поскольку оно обязывало к более длительному пребыванию в городе, что Мейтенсу было очень даже на руку. Кроме того, он чувствовал себя польщенным. Поэтому Мейтенс посетил Фоскари и пообещал обследовать уши его величества и после найти верное средство. Ведь, заметил Мейтенс, для необычных недугов необычных людей необходимы и необычные методы, и его величество не должен пугаться, не должен испытывать отвращение, если лекарь назовет ему ингредиенты, необходимые для лечебного средства.
Старый дож, привычный к разным болезням и самым едким эликсирам Востока, без видимого волнения выслушал на следующий день, что было необходимо Мельцеру: кувшин мочи впервые родившей ослицы, черпак мочи зайца и еще столько же — от белой козы.
На следующий день все было готово, и медик смешал все вместе, вскипятил ложку над пламенем, добавил две капли тминного масла и немного желчи гадюки. Затем он накапал варево в уши дожа, заметив, что Его Преосвященству епископу фон Шпрейеру, пораженному таким же недугом, это варево принесло больше облегчения, чем четырехнедельное паломничество в Рим.
А поскольку ничто не исцеляет так, как вера, и поскольку дож не собирался отставать от епископа фон Шпрейера в чудесном выздоровлении, шум в ушах Фоскари утих на следующий же день. Дож по-царски одарил медика, предложил ему жить во дворце и пожаловал чин первого лейб-медика. Крестьен Мейтенс взял деньги, а от очень прибыльного поста отказался — сказав, что сначала он хочет обдумать предложение.
В Венеции только и судачили, что об убийстве богатого судовладельца Доербека. Не потому, что убийства были в этом городе редкостью, а потому, что господин был убит своей немой служанкой, так, по крайней мере, говорили, и это придавало толкам особую пикантность. А поскольку свободное поведение Ингунды Доербек ни для кого не было тайной, некоторые предполагали, что именно жена Доербека приложила руку к убийству.
Слухи не остановились и на пороге «Санта-Кроче», где жил Мейтенс, и когда он узнал, что предполагаемая убийца родом из Майнца и притворялась немой, хоть превосходно умела говорить, он отправился прямиком в палаццо Агнезе, чтобы узнать подробности.
Перед палаццо на Большом Канале от третьего до первого этажа висел огромный черный шелковый платок. Так венецианцы объявляли о своем трауре, но еще больше это демонстрировало богатство покойного, поскольку шелковые платки такой величины стоили целое состояние. Платок такого же размера, как на палаццо Агнезе, видели только в день смерти дожа Томазо Мосениго, а это было уже почти тридцать лет назад.
Ингунда Доербек приняла медика в длинном черном траурном платье. Она резко заметила, что чувствует себя хорошо и не видит причины пользоваться его услугами. Ее недовольство возросло, когда Мейтенс заявил, что очень хорошо знает ее служанку Эдиту и считает ее не способной совершить убийство. А что касается немоты девушки, то он может подтвердить, что Эдита не говорила, и вполне возможно, что столь сильное потрясение вернуло ей утраченный дар речи.
— Ах, так это чудо! — цинично воскликнула Ингунда. — Или, может быть, ведовство? Я бы совершенно не удивилась! — Вдова судовладельца отвернулась от посетителя, скрестила руки на груди и стала глядеть в окно. От Мейтенса не укрылись подрагивания в уголках ее губ.
— Что вам, собственно говоря, от меня нужно? — спросила Ингунда, не глядя на медика.
— Ничего, что могло бы вас обидеть, — ответил тот. — Я только хотел подробнее узнать о судьбе Эдиты Мельцер и об обстоятельствах, толкнувших ее на преступление. Как я уже говорил, я не могу представить себе, чтобы Эдита убила человека. Она слабая девушка. Откуда у нее взялось столько сил, чтобы убить взрослого мужчину?
Ингунда обернулась. В глазах ее отражалось крайнее возбуждение.
— Она околдовала его! — вскричала женщина. — Он был беспомощен.
Сказала и снова отвернулась к окну.
Это не те манеры, с которыми подобает встречать посетителей. Кроме того, мысли ее нисколько не были омрачены трауром. У медика сложилось впечатление, что вдова ждала кого-то другого, потому что после краткой паузы, которую Мельцер из вежливости вставил в разговор, Ингунда грубо поинтересовалась:
— Это все?
Ошарашенный столь бесцеремонным обращением, Мейтенс уже собирался удалиться, как дверь в комнату отворилась и вошел старым Джузеппе. Одежда его была мокрой, длинные белые волосы свисали, как лианы. Не обращая внимания на Мейтенса, одетая в черное женщина бросилась к старику, оттащила его в сторону, а тот что-то проворчал своей госпоже. Медик не понял, что именно сказал Джузеппе, но вдова, казалось, испытала облегчение. Мейтенс удалился не попрощавшись.
По дороге на кампо Сан-Захария, где находился его постоялый двор, Мейтенс перешел Большой Канал по мосту Риальто — сооружению из сводчатых арок и подпорок, похожему на готический собор. Чтобы попасть с одной стороны канала на другую, нужно было взобраться на деревянную гору — настолько высоким был проход для кораблей. В центре сооружения ремесленники и торговцы предлагали свои товары: дорогие кожаные изделия, фрукты из далеких стран — но медик не обращал на них внимания. У него не шло из головы преступление, в котором обвиняли Эдиту. С тех пор как он видел девушку в последний раз, прошло несколько недель, но чем больше времени проходило, тем сильнее становились его чувства. Неужели же он должен стоять и смотреть, как Эдиту привлекут к суду за преступление, которого она не совершала? С другой стороны, поведение вдовы судовладельца казалось медику настолько загадочным, что он решил навести справки.
Даниэль Доербек был известным в Венеции человеком, из-за его богатства у него было много завистников, в первую очередь среди других судовладельцев. От Пьетро ди Кадоре, занимавшегося торговлей с Далмацким побережьем, Мейтенс узнал очень странные вещи, подтвердившие его подозрения: с немецким судовладельцем и его женой что-то было не так. Они, как сообщил ди Кадоре, жили очень уединенно, а палаццо Агнезе считался среди венецианцев жутким местом. Пьетро ди Кадоре слыхал о бесчинствах, которым предавались оба с особами противоположного пола. Слуги Доербеков также сообщали, что их господа не разговаривают друг с другом и вообще относятся один к другому с ненавистью и пренебрежением. Недавно Ингунда даже сбежала от мужа в Константинополь, но Доербек догнал ее на самом быстроходном из своих судов и вернул обратно.
Мейтенс был смущен. В его душе крепло подозрение, что именно госпожа Ингунда убила Даниэля Доербека, а вовсе не служанка Эдита. Поэтому медик решил, что отправится на следующий день к адвокату и в Quarantia Criminal — совет, который выносит решение по делам убийц и других опасных преступников.