Камерарий явно не знал, как поступить.
Пистолет в руках Колера чуть приподнялся.
— Неужели вы все еще сомневаетесь в том, что я вас пристрелю? — спросил директор ЦЕРНа.
— Что бы я вам ни сказал, — ответил камерарий, — вы не тот человек, который способен понять мои слова.
— А вы все же попытайтесь.
Камерарий несколько секунд стоял неподвижно, его силуэт был четко виден на фоне огня. Когда он заговорил, его голос зазвучал с таким достоинством, словно речь шла не об убийстве, а об акте великого альтруизма.
— С самого начала времен, — начал камерарий, — церковь вела сражение с врагами Бога. Иногда ее оружием было слово, а иногда — меч. И мы всегда побеждали в этой борьбе.
Клирик говорил без тени сомнения, с полной убежденностью в правоте своих слов.
— Но все демоны прошлого были демонами зла, и они вызывали всеобщий страх и отвращение… Бороться с ними нам было сравнительно легко. Но сатана хитер и умен. С течением времени его дьявольская личина обрела иную форму… форму чистого разума. Эта внешне прозрачная форма тем не менее коварна и опасна. Она, как и демоны прошлого, лишена души. — В голосе камерария неожиданно вспыхнул гнев, и он продолжил чуть ли не с маниакальным напором: — Подскажите мне, мистер Колер, каким образом церковь может выступить с осуждением того, что придает нашему уму способность логически мыслить? Как можем мы открыто осуждать то, что является фундаментом нашего общества? Стоит нам возвысить голос, чтобы выступить с предупреждением, как вы поднимаете крик, называя нас невеждами и параноиками. Вы возвещаете всему миру, что обскуранты пытаются положить конец прогрессу. И зло, которое вы сеете, постоянно разрастается. Это зло, завернувшееся в мантию самодовольного интеллектуализма, разрастается, как раковая опухоль. Зло обожествляет себя, являя миру все новые и новые чудеса. Чудеса техники и технологии. И вы делаете это постоянно, внушая всем, что вы есть подлинное Добро. Наука, говорите вы, пришла к вам, дабы избавить вас от болезней, голода и страдании! Преклоняйтесь перед наукой — новым божеством, божеством всемогущим и всемилостивейшим! Не обращайте внимания на порождаемые ею смертоносное оружие и хаос! Забудьте о своем хрупком одиночестве и о все новых и новых угрозах! Наука всегда с вами! — Камерарий сделал несколько шагов вперед к направленному на него пистолету. — Но я увидел за всем этим оскал сатаны… узрел скрытую угрозу…
— О чем вы говорите? Ведь открытие Ветра практически доказало существование Бога! Леонардо был вашим союзником!
— Союзником? Нет! Наука и религия не могут шагать рука об руку. Вы и я обращаемся к разным богам. Кто является вашим божеством? Протоны, масса и электрический заряд? Разве способен подобный бог внушить вдохновение? Разве может ваш бог, прикоснувшись к сердцу каждого человека, напомнить ему о его ответственности перед Высшей силой? Об ответственности перед другими людьми? Ветра заблуждался. Человек не имеет права засунуть Божий акт Творения в пробирку и размахивать ею перед всем миром! Это не прославляет Бога, это принимает Его!
Камерарий скрюченными пальцами обеих рук вцепился в ткань сутаны на груди, и в его голосе зазвенели истерические ноты.
— И поэтому вы его убили?
— Ради блага церкви! Ради блага всего человечества! Его безумное открытие! Человек еще не созрел для того, чтобы обладать могуществом Творца. Бог в пробирке? Капля жидкости, способная превратить в пар целый город? Его надо было остановить!!!
Выкрикнув последнюю фразу, камерарий вдруг умолк и взглянул на огонь. Создавалось впечатление, что он взвешивает в уме различные варианты своих дальнейших действий.
— Вы признались в преступлении, — сказал Колер, поднимая пистолет. — Вам не спастись.
— Разве вы не знаете, что признание греха уже есть путь к спасению? — печально рассмеялся камерарий. Он посмотрел на дверь и продолжил: — Когда Бог на вашей стороне, перед вами открываются такие возможности, которых вам, дорогой директор, не дано понять.
Когда эти слова все еще звучали в воздухе, камерарий взялся обеими руками за ворот сутаны и рывком разорвал на себе одежду, обнажив грудь.
— Что вы задумали?! — изумленно спросил Колер.
Камерарий не ответил. Он отступил назад к камину и снял с янтарных углей какой-то предмет.
— Прекратите! — закричал, не опуская пистолета, Колер. — Что вы делаете?
Когда камерарий обернулся, в его руках было раскаленное докрасна клеймо. «Ромб иллюминати»!
— Я собирался сделать это в одиночестве… — Голос его дрожал от напряжения, а взгляд стал абсолютно диким. — Но теперь… Я вижу, что вас сюда послал Бог. И вы — мое спасение.
Прежде чем Колер успел что-то сделать, камерарий закрыл глаза, запрокинул голову и приложил раскаленное клеймо к самому центру груди. Плоть зашипела, а клирик закричал:
— Мать Мария! Мария Благословенная!.. Помоги своему сыну!
В кадре появился Колер. Он неуклюже стоял на ногах, размахивая рукой с пистолетом.
Камерарий кричал, покачиваясь от невыносимой боли. Затем, бросив клеймо к ногам Колера, он рухнул на пол и забился в конвульсиях, не переставая вопить.
Все остальное происходило словно в тумане.
В комнату ворвались швейцарские гвардейцы. Звуковая дорожка взорвалась выстрелами. Колер схватился за грудь, сделал шаг назад и упал в кресло.
— Нет! — закричал Рошер, пытаясь остановить стрелявших в Колера гвардейцев.
Катающийся по полу камерарий яростно ткнул пальцем в сторону капитана и прохрипел:
— Иллюминат!
— Ублюдок! — закричал Рошер. — Лицемерный свято…
Шартран срезал офицера тремя выстрелами.
После этого гвардейцы столпились вокруг камерария. В кадре возникло полубезумное лицо Роберта Лэнгдона. Он стоял на коленях рядом с креслом Колера и разглядывал клеймо. Затем изображение задергалось. К Колеру вернулось сознание, и он попытался извлечь из подлокотника кресла крошечную видеокамеру. Когда ему это наконец удалось, он протянул аппарат Лэнгдону и хрипло прошептал:
— Передайте… передайте… прессе.
На этом запись заканчивалась. Через несколько секунд демонстрация началась сначала.