— Я прохожу мимо нее каждый день, — продолжил солдат. — Она находится в центре площади, как раз в том месте, куда указывает линия. Именно поэтому я о ней и подумал. Но, как я сказал, это… не совсем скульптура. Это скорее мраморный блок.
— Блок? — переспросил Оливетти.
— Да, синьор. Мраморный блок, вделанный в мостовую. В основании монолита. Он не похож на другие мраморные основания, поскольку имеет форму эллипса, а не квадрата, как бывает обычно. И на этом мраморе вырезано изображение существа, выдыхающего ветер. — Швейцарец подумал немного и добавил: — Выдыхающего воздух, если использовать более научный термин.
— Рельефное изображение?! — изумленно глядя на солдата, чуть ли не выкрикнул Лэнгдон.
Взгляды всех присутствующих обратились на американца.
— Рельеф, — пояснил ученый, — является одной из разновидностей скульптуры.
Скульптура есть искусство изображения фигур в их полном объеме, а также в форме рельефа… Ему десятки раз приходилось писать на классной доске это определение. Рельеф являет собой двухмерное изображение, хорошим примером которого был профиль Авраама Линкольна на одноцентовой монете. Медальоны Бернини в капелле Киджи могли служить еще одним образчиком этой разновидности ваяния.
— Bassorelivo? — спросил швейцарец, используя итальянский термин.
— Да, да! Барельеф! — подхватил Лэнгдон и, стукнув кулаком по капоту машины, добавил: — Я просто не думал в этом направлении. Эта пластина в мраморном блоке, о которой вы говорите, называется West Ponente, что означает «Западный ветер». Кроме того, она известна под названием Respiro di Dio.
— Дыхание Бога?
— Да. Воздух! И он был изваян в мраморе архитектором, создавшим эту площадь.
— Но я всегда полагала, что Святого Петра спроектировал Микеланджело, — неуверенно произнесла Виттория.
— Да, собор! — воскликнул Лэнгдон. — Но площадь Святого Петра создал Бернини!
Кавалькада из четырех «альфа-ромео» покинула пьяцца дель Пополо с такой скоростью, что сидящие в них люди не заметили, как стоящий у края площади микроавтобус Би-би-си двинулся следом за ними.
Гюнтер Глик чуть ли не вдавил педаль акселератора в пол микроавтобуса, пытаясь не отстать от четырех «альфа-ромео», с бешеной скоростью прокладывавших себе путь в сумасшедшем уличном движении Рима. Микроавтобусу еле-еле удавалось держаться в хвосте таинственных машин, которые, казалось, летели по воздуху.
Макри сидела на своем рабочем месте в задней части автомобиля, ведя телефонную беседу с Лондоном. Когда разговор закончился, она прокричала, пытаясь перекрыть шум уличного движения:
— Что желаешь услышать вначале? Хорошую новость или плохую?
Глик нахмурился. По собственному опыту он знал, что после контакта с начальством все дела почему-то начинают осложняться.
— Давай плохую.
— Редакторы писают кипятком из-за того, что мы уехали с площади.
— Удивила!
— Кроме того, они полагают, что твой информатор — просто жулик.
— Естественно.
— А босс предупредил меня, что от полноценной взбучки тебя отделяет всего ничего.
— Здорово, — скривился Глик. — Выкладывай хорошую новость.
— Они согласились просмотреть наш материал.
Глик почувствовал, как гримаса недовольства перерастает в довольную ухмылку. Похоже, что полноценную взбучку получит кто-то другой, подумал он.
— Ну так валяй, отсылай картинку.
— На ходу ничего не выйдет. Передам, когда остановимся и сможем выйти на станцию сотовой связи.
В этот момент Глик со скоростью пушечного ядра летел по виа Кола ди Рьенцо.
— Сейчас остановиться не могу, — заявил он и, выезжая на пьяцца Рисорджименто, резко бросил микроавтобус влево.
Поворот был таким резким, что все сложное хозяйство Макри едва не соскользнуло с сиденья.
— Если ты раздолбаешь мой компьютер, — сказала она, с трудом поймав аппаратуру, — то нам придется доставлять материал в Лондон самим.
— Держись крепче, любовь моя. Что-то мне подсказывает, что мы почти на месте.
— Где?
Глик посмотрел на занимающий полнеба и уже такой знакомый купол, улыбнулся и произнес:
— Мы вернулись в то место, откуда начали.
* * *
Четыре «альфа-ромео», умело вписавшись в движение машин вокруг площади Святого Петра, разъехались по ее периметру, и гвардейцы спокойно, не привлекая лишнего внимания, высадились в заранее намеченных местах. Швейцарцы сразу стали невидимыми, растворившись в толпе туристов или затерявшись среди машин прессы, припаркованных у края площади. Часть гвардейцев скрылись в частоколе окружающих площадь колонн. Создавалось впечатление, что они просто испарились. Глядя сквозь ветровое стекло, Лэнгдон почти физически ощущал, как вокруг площади стягивается кольцо охраны.
Оливетти по радиотелефону дал команду в Ватикан, и оттуда к обелиску выслали несколько агентов в штатском. Лэнгдон смотрел на совершенно открытую площадь и задавал себе один и тот же вопрос: каким образом нанятый иллюминатами убийца рассчитывает скрыться отсюда? Как он сможет протащить кардинала через толпу туристов, мимо швейцарских гвардейцев и убить его у всех на глазах?
Лэнгдон посмотрел на своего Микки-Мауса. Лапки мышонка показывали 8:54. Оставалось шесть минут.
Сидящий впереди Оливетти обернулся и, глядя в упор на Лэнгдона и Витторию, сказал:
— Я хочу, чтобы вы оба встали рядом с этим булыжником… или как там его… мраморным блоком Бернини. Спектакль тот же. Вы — парочка влюбленных туристов. Ясно?
Лэнгдон еще не успел открыть рта, чтобы ответить, как Виттория, распахнув дверцу, потянула его из машины.
Весеннее солнце опускалось за горизонт прямо за базиликой, и на площадь, постепенно поглощая ее, наползала огромная тень. Как только они вступили в эту прохладную темноту, американца начала бить дрожь — явно не от холода. Ему было просто-напросто страшно. Петляя между туристами, Лэнгдон вглядывался в лица людей: ведь среди них мог находиться убийца. Виттория держала его за руку. Ладонь девушки казалась ему очень теплой.