– Искаженный ряд Фибоначчи – это ключ, – сказал Лэнгдон, беря из ее рук листок с распечаткой. – Числа являются намеком на то, как следует расшифровывать остальную часть послания. Он специально нарушил последовательность, намекая на то, что такой же подход можно применить и к тексту. На вид идола родич! О мина зла! Сами по себе строки эти ничего не означают. Это набор беспорядочно записанных букв.
Софи понадобилась лишь секунда, чтобы уловить ход рассуждений Лэнгдона.
– Так вы считаете, это послание… анаграмма? – Она смотрела ему прямо в глаза. – Нечто вроде письма, где буквы вырезаны из газеты?
Лэнгдон почувствовал скептицизм Софи и понимал, чем он вызван. Лишь немногим людям было известно, что анаграммы, одно время являвшиеся модным развлечением, имеют богатую историю и связаны с символизмом.
Мистические учения каббалы часто основывались именно на анаграммах: переставляли буквы в словах на древнееврейском языке и получали новое значение. Французские короли эпохи Ренессанса были так убеждены в магической силе анаграмм, что даже вводили при дворе специальную должность королевских анаграммистов, те должны были подсказывать им лучшее решение, анализируя слова в важных документах. А римляне называли изучение анаграмм ars magna – великим искусством.
Лэнгдон заглянул в глубокие зеленые глаза Софи.
– Значение того, что написал ваш дед, все время было перед нами. И он оставил нам достаточно ключей и намеков, чтобы понять это.
С этими словами Лэнгдон достал из кармана пиджака шариковую ручку и переставил буквы в каждой строке. На вид идола родич! О мина зла!
И получилось у него вот что:
Л(е)онардо да Винчи! Мона Лиза!
Мона Лиза…
Стоявшая на лестничной площадке Софи так и застыла от изумления, словно забыла, что им надо как можно скорее бежать из Лувра.
Простота разгадки просто потрясла ее. Ведь Софи была опытным специалистом, привыкшим иметь дело со сложным криптографическим анализом, и примитивные игры в слова ее интересовали мало. А следовало бы поинтересоваться. Ведь она и сама в детстве увлекалась анаграммами, особенно на английском.
В детстве дед часто использовал анаграммы для улучшения ее английского правописания. Однажды он написал слово «планеты» и сказал, что из тех же букв, только в другом порядке, можно составить девяносто два слова разной длины. И Софи провозилась целых три дня с английским словарем, пока не нашла их все.
– Просто не представляю, – сказал Лэнгдон, разглядывая распечатку, – как это вашему деду удалось создать столь замысловатые и практически почти точные анаграммы буквально за несколько минут до смерти?
Софи знала объяснение. Она припомнила, что ее дед, любитель искусств и замысловатых игр в слова, еще с младых ногтей развлекался составлением анаграмм из названий знаменитых произведений искусства. Мало того, одна анаграмма даже доставила ему немало неприятностей, когда Софи была еще совсем маленькой девочкой. Соньер давал интервью какому-то американскому искусствоведческому журналу и, чтобы выразить свое неприятие модернистского движения под названием «кубизм», назвал шедевр Пикассо «Les Demoiselles d'Avignon» [31] анаграммой: «Vile meaningless doodles». Поклонники Пикассо были далеко не в восторге.
– Возможно, дед составил анаграмму Моны Лизы давным-давно, – сказала Софи Лэнгдону. И сегодня был вынужден воспользоваться ею как кодом. Она вздрогнула: казалось, голос деда доносится до нее из преисподней.
Леонардо да Винчи!
Мона Лиза!
Почему его последними словами стало название знаменитейшей в мире картины, она не понимала. В голову приходило лишь одно объяснение, причем весьма тревожное.
То не были его последние слова…
Должна ли она теперь навестить «Мону Лизу»? Может, дед оставил там какую-то информацию? Что ж, вполне вероятно. Ведь знаменитое полотно висело в Саль де Эта – отдельном маленьком зале, попасть куда можно было только из Большой галереи. Теперь Софи со всей ясностью вспомнила: двери в этот зал находились всего в двадцати метрах от того места, где нашли убитого куратора.
Он вполне мог добраться до «Моны Лизы» перед смертью.
Софи окинула взглядом лестничный пролет и почувствовала, что ее раздирают сомнения. Она понимала: прежде всего надо вывести Лэнгдона из музея, причем чем быстрее, тем лучше. И одновременно интуиция подсказывала ей совсем другое. Снова нахлынули воспоминания. Софи, еще совсем маленькая девочка, впервые приходит в Лувр. Дед приготовил ей сюрприз, сказал, что на свете не так много мест, где человека поджидает свидание со столь же великим и загадочным произведением искусства, как «Мона Лиза».
– Она находится чуть дальше, – таинственным шепотом заметил дед, взял Софи за маленькую ручку и повел через пустые залы и галереи музея.
Тогда девочке было шесть. Она чувствовала себя маленькой и ничтожной, разглядывая огромные помещения с высокими потолками и натертый до ослепительного блеска пол. Пустой музей – они разгуливали по нему уже после закрытия – пугал ее, но она старалась не подавать виду. Лишь плотно сжала губы и вырвала ладошку из крупной руки деда.
– Вон там, впереди, – сказал Соньер. Они подходили к самому знаменитому залу Лувра. Дед чему-то радовался и был немного возбужден, а Софи больше всего на свете хотелось домой. Она уже видела репродукции «Моны Лизы» в разных книжках, и эта картина ей совсем не нравилась, ничуточки. И она не понимала, с чего это все так ею восхищаются.
– C'est ennuyeux, – пробормотала Софи.
– Скучно, – поправил ее дед. – Французский в школе. Английский дома.
– Le Louvre, c'est pas chez moi! [32] – упрямо возразила она.
Дед засмеялся:
– Ты права. Тогда давай говорить по-английски просто ради забавы.
Софи капризно надула губки и продолжала шагать дальше. И вот они вошли в маленький зал. Она обвела глазами помещение. Пусто, лишь справа, в центре стены, освещенное пятно. Продолговатый портрет за пуленепробиваемым стеклом. Дед остановился в дверях и жестом велел ей подойти к картине.
– Ступай, Софи. Не так много людей удостоились чести побыть наедине с этой дамой.