Я делаю глубокий вдох.
— Значит, в Венеции больше не появятся стихи про дырки да палки, про прелатов, занимающихся содомским грехом с куртизанками? Мы уже не прочтем о том, что можно заласкать друг дружку до смерти, смеясь над той ерундою, что внушал Еве и Адаму змий? «Ведь, конечно, кабы они не съели, эти робкие воры, запретный плод, никого бы стыд не терзал в постели!»
Аретино смотрит на меня в изумлении:
— Бучино! Да у тебя память лучше моей. Я и не знал, что тебе так по вкусу моя поэзия, что ты наизусть приводишь мои стихи!
— Ну, в каком-то смысле и это — тоже моя работа.
— Пожалуй. Как ты знаешь, я сам высокого мнения об этих стихах и когда-нибудь, возможно, вновь обращусь к ним. Но сейчас я пишу сочинения совсем иного рода — я уделяю все свое внимание гражданским и духовным вопросам.
— Верно. Значит, тебе ничего не известно о лодке с пьяными крикунами, которая появилась под нашими окнами две ночи назад.
Он на миг умолкает.
— Гм! У твоей госпожи появились поклонники?
Я оставляю его вопрос без ответа.
— Да, это верно, я расхваливал ее достоинства перед молодежью, которая ценит женскую красоту. Но это только оттого, что сам соскучился по ней.
Я по-прежнему храню молчание.
— Ну, так как она поживает? Я хочу сказать — не приключилось никакой беды? Надеюсь, ты не из-за этого ко мне пришел. Я не желаю ей зла, Бучино. И кому, как не тебе, это знать!
Его вызывающее поведение отчасти помогает мне понять, что за этим последует.
— На самом деле, — говорю я, — я пришел затем, чтобы обсудить с тобой одно важное дело.
— А-а, дело. — Он тянется к бутылке и наливает мне вина. Оно светлое, и в пузырьках играет солнечный свет, пляшущий по стенам. — Я слушаю.
— Мне в руки кое-что попало. Это произведение искусства немалой ценности. Экземпляр «Позиций» Джулио Романо. — Я снова умолкаю. — Там оригинальные гравюры…
— Чьи? Маркантонио?
— Да. — Теперь я слушаю себя с удовольствием. — С приложением «Развратных сонетов».
— Но каким образом? Это невозможно. Доски Маркантонио были уничтожены задолго до того, как я начал писать их.
— Каким образом, не скажу, — отвечаю я, — потому что, честно говоря, и сам этого не знаю. Мне известно лишь то, что они оказались у меня в руках.
— Где ты их раздобыл?
Я беру еще пригоршню ягод. Они немного терпкие на вкус, но сейчас только начало года, они не успели созреть.
— Скажу лишь, что это произошло в один из последних безумных дней в Риме. Когда множество людей обратилось в бегство.
— Асканио, — бормочет он. — Ну конечно, этот жалкий говнюк!
— Если тебя это утешит, могу сообщить, что он покинул Рим без этой книжки, которая могла бы озолотить его.
Он впивается в меня взглядом:
— Где она? Могу я посмотреть?
— О, я не стал брать ее с собой. Ее плотское содержание способно оскорбить улицы сего непорочного города.
Аретино фыркает:
— Понятно. Ну и чего ты хочешь от меня, Бучино?
— Я подумал, а не заняться ли нам с тобой вместе издательским делом? С твоими-то связями… Мы бы отпечатали хорошие копии и стали бы их продавать. Нажили бы приличное состояние.
— Да, — бормочет он. — Ты бы нажил состояние, а я — опалу.
— Вот как! Что ж, пожалуй, тогда нам лучше поискать богатого коллекционера. Мы сейчас несколько стеснены в средствах, а выгодные предложения, скорее всего, не замедлят поступить.
— А-а! Шантажировать меня! — Он судорожно отпивает из бокала, не сводя с меня глаз. — Должен признаться, я разочарован. Я был о тебе более высокого мнения.
— Всему, что я знаю, я научился у человека, куда более одаренного, чем я сам. У великого писателя, который зарабатывал на жизнь тем, что сеял злословие. Или принимал деньги за молчание.
На сей раз он смеется.
— Черт возьми, Бучино, ты мне даже нравишься! Приноси свои гравюры, приводи сюда свою госпожу, и заживем под моей крышей! Мы будем вместе править Венецией!
Теперь мой черед хранить молчание.
Аретино вздыхает:
— Увы, я все равно не смог бы вас содержать: у меня нет денег! Вот в чем ваш главный просчет. Это… Это все, — он указывает на стол, на стены и обстановку, — это все — лишь подарки моих щедрых друзей.
— Мне не нужны деньги, — возражаю я.
— Не нужны? А что же тогда тебе нужно?
— Я хочу, чтобы ты нашел ей покровителя. Человека богатого, с положением в обществе. Такого, кто ценит красоту и ум и кто будет хорошо с ней обходиться.
Он откидывается на спинку стула.
— Знаешь, мне кажется, даже к лучшему, что мы с ней рассорились много лет назад. Иначе мы с тобой соперничали бы из-за нее, а я бы все равно ее утратил. Бедная Фьямметта! В самом деле было очень тяжко?
— Ты представить себе не можешь, — отвечаю я.
— А вот здесь ты не совсем прав. Был однажды миг в одном римском переулке, когда мне померещился топот всадника смерти в шагах подосланного убийцы, который изувечил мне правую руку. Я стоял там и наблюдал, как человек, у которого душа была больше, чем у каждого из нас, бился головой об стену, чтобы унять мучительную боль в ампутированной ноге, которая утягивала его в царство смерти. Я рыдал, как дитя, когда его не стало, потому что он был мне одним из самых дорогих друзей. — Аретино трясет головой. — Я не люблю страдания, Бучино. Я слишком люблю удовольствия. Порой мне кажется, во мне даже есть что-то женское. Потому-то я так люблю общество женщин. Это меня когда-нибудь погубит. Но я буду жить на бегу, и тогда смерть не скоро меня нагонит. Итак, от меня требуется найти ей хорошего покровителя. Это все?
— Нет. Еще ты сделаешь так, чтобы ее имя оказалось в «Реестре куртизанок». Я составлю запись, а ты попросишь кого-нибудь из своих знатных друзей поместить ее в реестр.
— Нет, — говорит он твердо, — этого я делать не стану.
Мгновенье я сам не знаю, что делать. Потом начинаю слезать со стула.
— Тогда я отнесу книгу в другое место.
— Эй! Погоди! Раз уж ты заявляешь, что учился у отменного учителя, тогда не торопись. Когда заключают сделку, обе стороны обычно идут друг другу навстречу. Сядь-ка.
Я снова сажусь.
— Прекрасно. Я найду способ поместить туда заметку. Но слова там будут не твои. Я сам напишу.
Я с удивлением на него смотрю:
— А откуда мне знать, что ты ее не обманешь?
— Оттуда, — говорит он. — Потому что, Бучино, потому что даже когда я преувеличиваю, то говорю правду. Особенно о женщинах. Как тебе хорошо известно.