Я покачала головой.
— Нет, не боюсь. В моей работе редко случается что-то, что заставило бы меня пугаться. Если вы думаете иначе, то ошибаетесь.
— Действительно? Даже когда вы заходите за линию фронта и оказываетесь в лагере неприятеля?
Я пожала плечами.
— Ну, подобное может случиться с человеком любой другой профессии.
— А что может случиться, если Жюль Бельмон имеет свои секреты и не хотел бы, чтобы о них знали другие?
— Да ничего плохого не случится. Наоборот. Если я обнаружу, что такие секреты есть, то мне будет что поведать своему клиенту.
Он на момент задумался, затем рассмеялся.
— Хорошо бы до этого не дошло. Ну что, размахнемся еще на кофе и кальвадос или мне пора просить официанта подать нам счет?
— Ну, гулять так гулять! Заказывайте!
Я воспользовалась антрактом, дабы сходить попудрить носик.
В зеркале отразилось призрачное и расплывчатое лицо. Чтобы слегка взбодриться, я умылась холодной водой. Сверчок, как всегда, прав. Хотя, если разобраться, это не столько опьянение, сколько накопившаяся усталость. И, если быть честной до конца, еще нечто подспудное. Мы вроде бы хорошо начали. Достаточно осторожно, чтобы кое-какой пыл сохранить и на ночь, ожидавшую нас впереди. В нашем с ним общении тлели неугасаемые угольки, готовые разгореться в костер, но, должна сознаться, тепло от них уже и сейчас согревало меня. Все-таки, что ни говори, а десять месяцев— это приличный срок для воздержания, хотя и практикуешь частые поездки на велосипеде. К тому же, как сказано, я держала его за иностранца, связь с которым меня ни к чему не обязывает.
Раскрыв сумочку, я принялась за реконструкцию лица. Когда я перешла к глазам, рука — то ли спьяну, то ли от нервной взвинченности — дрогнула, и щеточка с тушью для ресниц задела глазное яблоко. Тише, тише, Ханна, не так уж ты пьяна, одни нервы. Или это от неуверенности в себе? В своих решениях? Может, такие решения для тебя слишком грубы, слишком непристойны? Кто знает… Возможно, и он испытывает то же самое. Но иные мужчины говорят, что это большое облегчение— встретить женщину, берущую инициативу в свои руки. Теперь, Ханна, ты можешь в это поверить, поскольку сама выступаешь в роли искусителя. Так возьми себя в руки, соберись. Беда, что, затеяв подобную авантюру, я слишком уж нервничаю. Тут нужен холодный разум. Хотелось бы обсудить с ним еще кое-что, но только не до того, а после.
За кофе и кальвадосом поговорили о нем. Меня его рассказ далее растрогал. Родился и вырос в Нью-Йорке. Отец— адвокат, склонен был защищать левых, что в Америке пятидесятых могло принести моральное удовлетворение, но никак не средства к существованию.
— Когда он погиб в автокатастрофе, мне было семнадцать, и в банке на нашем счету почти ничего не оказалось. Семейство моей матушки к тому времени уже кое-как устроилось, она вернулась во Францию, а ее брат устроил меня в бизнес-школу.
— И когда вы уехали из Штатов?
— Десять лет назад.
— Что-то случилось?
Он поплескивал своим кальвадосом в стакане.
— Ну, это касается только меня.
— У вас, выходит, тоже есть тайны? Он пожал плечами, ничего не ответив.
— Ладно. Поставим вопрос иначе. Она вас оставила, или вы ее?
На это раз он улыбнулся.
— Я ее оставил. Но скорее всего потому, что она готова была оставить меня.
— А сейчас?
— Сейчас работаю. Как и вы. Еще кофе?
Я взглянула на часы: почти двенадцать. Официанты потихоньку приводили в порядок соседние столики. В дорогих ресторанах это самое большее, что они могут позволить себе, намекая гостям, что уже поздно.
— Может, нам всем пора в постельку?
Фрейдистская оговорка, так это, кажется, называется. Но слово не воробей — вылетело, не поймаешь. Он из вежливости пропустил это мимо ушей.
— Да, пожалуй, вы правы.
Затем последовала пауза, переполненная тем не менее жизнью. Он смотрел на меня. Я открыла было рот, чтобы сказать хоть что-нибудь, но слова застряли где-то в середине гортани. Мне всегда было немного неловко смотреть на краснеющих женщин. Ужасно, должно быть, чувствовать, как твои тайные мысли проступают наружу. Я улыбнулась ему. А он улыбнулся мне. Я восприняла это как одобрение, и в животе тотчас вспыхнули огоньки. Чего же ты ждешь, Ханна? Чего ты хочешь? Я задумалась. Если тайные намерения не выйдут наружу, это будет выглядеть трусостью, которой ты потом не простишь себе. Так вперед, шепнул мне внутренний голос. В конце концов, самое страшное, что он может сделать — отказаться.
—Это был прекрасный вечер. Не хотите ли,
чтобы он продолжился, переходя в ночь?
Улыбка слиняла с его уст, он покачал головой и сказал:
—Простите, Ханна, но сегодня мне еще надо кое с кем повидаться.
Выспалась я прекрасно. Перед сном, помнится, выпила пинту воды, так что когда в шесть утра на руке у меня зажужжали часы, я не чесала макушку, а сразу вспомнила о предстоящем визите к Бельмону. Заказав завтрак в номер, я вскоре получила целый кофейник горячего кофе и неизменные во Франции круассаны. И с аппетитом поела. А чего вы ждали? Пары абзацев с описанием того, как я, после унижения в ресторане, насилу доползла до постели и всю ночь проплакала в подушку? Ну, простите, если не оправдала ваших надежд. Но даже если бы все так и было, я вряд ли стала бы это описывать. Впрочем, дело-то не такое уж важное. Конечно, досадно. Не слишком приятно обнаружить, что чары твои недостаточно сильны. Но разве равенство полов предполагает, что женщина всегда получает желаемое? За что боролась, а то и напоролась… и никто не умер… волков бояться — в лес не ходить. Припарка из клише — штука весьма действенная. Могло быть и хуже. Главное, что в итоге я раздобыла полезную информацию. Да и счет, по счастью, мне не пришлось оплачивать полностью, поскольку половину расходов мой гость взял на себя. Если вдуматься, то это только справедливо, ибо раз леди не получает вас, то хотя бы частично возместите ее расходы. Я, конечно, отказывалась, но, боюсь, из одного только приличия. Меня ужасала мысль, что я шикую на деньги мисс Патрик, меню которой, подозреваю, было весьма и весьма скромным. В конце концов то, что мы заплатили каждый за себя, дало мне возможность сохранить лицо и позволить себе взять такси до отеля. Я оставила его, когда он получал в гардеробе свое пальто. Даже не помню, не забыла ли я попрощаться с ним. Пускай! Зато я выказала себя гораздо более независимой, чем была на самом деле, проявив толику безумия. Это называется подтекстом: искусство высказаться, не прибегая к помощи слов. Зрелые мужчины обычно не испытывают с этим трудностей. Но, кроме всего прочего, я дала ему понять, что не стремлюсь ни к семейным отношениям, ни к длительной связи. Ну а теперь, теперь, Ханна, вспомни, что Бог помогает тем… Ну все, хватит! Чтобы скинуть с себя всю эту одурь, я резко встала и приняла душ. Мой Сверчок ожидал меня с полотенцем. Я обещала ему и далее жить в воздержании, хотя бы во имя исполнения служебного долга, и мы помирились. Пора возвращаться к работе.