Стоит только выбраться отсюда, и все переменится. В самолете она, может быть, даже напишет ему письмо, извинится за свою неблагодарность. Кажется, он приличный человек, он поймет. А ко времени ее возвращения все, что произошло с ней в последние сутки, превратится в ее персональную легенду, живописную, полную забавных подробностей.
При дневном свете комната стала не такой угрюмой, хотя впечатление казенности сохранилось. Возможно, у итальянцев так принято — делать гостевую комнату похожей на отель. Она осмотрелась повнимательней. И гардероб и комод оказались заперты. Она вновь направилась к окну. За ним простиралось безлюдье — заросший сад переходил в лесную глушь, сосны стояли стеной — высокие, с ровными стволами, как солдаты, выстроившиеся в ожидании команды начать наступление. Вот откуда была эта шелестящая ночная мгла.
Едва она открыла окно, как в комнату ворвался вольный воздух, непохожий на спертый городской зной. Он благоухал сосновым ароматом. И тем сильнее почувствовала она, что в голове у нее все еще туманится. Может быть, это и вправду аллергия? Некоторые дети, как ей известно, не переносят орехов. У Лили есть приятели, с которыми дело в этом смысле обстоит настолько серьезно, что перед тем, как им идти к ней в гости, ей даже звонят родители и предупреждают на случай, если она вдруг забудет и угостит ребенка шоколадкой с орехами. Но аллергия обычно не является как гром среди ясного неба. А с другой стороны, она даже не помнит, когда в последний раз пробовала миндаль.
Она собрала вещи, подхватила сумку, оглянулась напоследок, желая запечатлеть в сознании эту комнату, которую ей даже захотелось запомнить, коль скоро она избавится от нее на веки вечные и больше никогда в жизни ее не увидит. Оставив дверь за собой полуотворенной, она бесшумно стала спускаться по лестнице.
Шаги ее гулко отдавались на деревянных ступенях. Дом был просторный, старый, нечто среднее между крестьянской хижиной и жилищем более претенциозным. Красивый дом, спокойный. Никаких следов обитания здесь еще кого-то не было. Уединенность дома опять вызвала у нее сильное беспокойство.
Вещи она поставила внизу у лестницы. По обе стороны от нее тянулись закрытые двери, а в конце коридора виднелась одна открытая. В другое время она могла бы полюбопытствовать и сунуть нос туда-сюда, но сейчас это казалось неуместным. Она пошла на свет.
Комната удивила ее своими размерами — огромная и пустая, с каменным полом и двумя высокими окнами, сквозь которые лились утренние солнечные лучи. Мебели почти не было, за исключением старого дивана возле открытого, без решетки камина, кресла и стола, сервированного для завтрака. Зачем ему одному такие громадные комнаты? Впрочем может быть, он обитает в них не один. Все стены вокруг были увешаны фотографиями — десятками фотографических портретов в рамках, как у картин, и на всех — одна и та же женщина в разных позах и ракурсах.
Женщина была молодая, интересная — черные, как смоль, волосы облаком вились вокруг головы, оттеняя бледную до прозрачности кожу. На некоторых фотографиях женщина что-то оживленно, с жаром говорила, говорила деловито, видимо, не зная, что ее снимают. На других — она глядела прямо в объектив и улыбалась камере почти кокетливо. Красивая, элегантная женщина, так и брызжущая жизнелюбием и энергией. Снимавший ее фотограф, должно быть, создавал эту галерею, трудясь с удовольствием и любовью. Вряд ли это снимал он, подумала она, хотя было ясно, что снимал именно он.
Он поднялся ей навстречу. Он тоже переоделся и был теперь в хлопчатобумажном свитере и джинсах с аккуратно заутюженной спереди стрелкой, а волосы его были зачесаны назад, открывая лоб. Сейчас глаза его казались меньше, и утреннее солнце обозначило на лице сеточку морщин и две глубокие борозды на лбу. Теперь он выглядел старше, чем ей казался вначале. Он странным образом напомнил ей Дирка Богарда периода, когда тот пожертвовал своим статусом кумира женских сердец ради ролей более серьезных и трудных. В том, как он держался, ей показалось что-то натянутое, неестественное... Она вспомнила пятно на рубашке, обилие гостиничных флакончиков в ванной, и в сознании замерцали опасливые огоньки. Даже если я неправа, надо поскорее убираться отсюда, подумала она.
На столе была корзинка со свежими круассанами и всяческой сдобой, а рядом стояло с полдюжины баночек со всевозможными джемами и медом — пародия отличного завтрака.
Он усадил ее, со старомодной любезностью отодвинув для нее стул.
— Вам получше?
— Да, спасибо.
— Хорошо.
От кофе она отказалась, предпочтя простую воду, но съела хлеба с джемом. С довольной улыбкой он глядел, как она с аппетитом ест, но помалкивал, словно предоставляя ей начать разговор.
— Какая огромная комната, — проговорила наконец она, когда молчание грозило стать тягостным.
— Да. В свое время это было частью... — ах, я забыл слово: как называется приют, где молятся, женский приют?
— Монастырь?
— Да-да, монастырь! Но в современной Италии монахинь уже не так много.
— В каком же это месте?
— Как я уже говорил вам, неподалеку от Пизы, но повыше, в горах. Потому здесь и прохладнее.
Пиза — это где-то возле побережья. Не помнится, чтобы рядом были горы, однако Тоскана — область гористая, хотя после стольких лет ее географические познания, уж конечно, не могут считаться точными.
— Мы с женой поселились здесь семь лет назад. — Он обвел рукой комнату. — Это она занималась перестройкой.
Жена... Вот уж не ожидала!
Это она на снимках?
Да.
— Приятно было бы с ней познакомиться.
Он покачал головой, ставя чашку на блюдце. «О, боже, — внезапно осенило ее. — Она умерла, вот вам и объяснение. Он потерял жену и все еще переживает потерю!»
— Она... Ее здесь нет... Вот уже год, как она умерла.
Конечно! Отсюда все — и эти фотографии, и преувеличенная галантность, и странная настойчивость.
— Простите, я... Он насупился.
— Вы не знали. У нее был — как это сказать? — комок. В мозгу. — Он подождал, не подскажет ли она ему нужное слово, но она молчала. — Это было так неожиданно. Она была в саду и вдруг упала. Доктора говорили, что она совсем не страдала. Погрузилась как в сон.
Вот так же и она в машине накануне вечером — жива и радуется жизни, а в следующую секунду проваливается в пропасть, бездонную, как сама смерть. Повторение того, что уже было когда-то, несомненно, потрясло его. Может быть, он вспомнил жену, когда тащил ее в дом, вынув из машины? Может быть, и сейчас он вспоминает ее, и этим объясняется напряженность его позы, пристальность взгляда? Скрытая печаль разъедает душу, отравляет ее ядом, за молчанием его может таиться буря чувств. Значит, причина в этом? Может быть, да, а может быть, нет...
— Почему вы не отвезли меня в больницу? — внезапно спросила она.
— Что?