— Не двигайся. Говорю тебе — если ты сделаешь еще шаг, я… я прыгну. — И она подается к краю причала.
Зуана замирает. Сколько же она стоит здесь одна и ждет? Полчаса? Нет, теперь уже, наверное, больше. Дует ветер, в воздухе пахнет дождем.
— Серафина, Серафина, — зовет Зуана, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно мягче. — Послушай меня. Не надо так. В конце года ты можешь…
— Я не доживу до конца года. А если и д-доживу, меня все равно никто не станет слушать. Т-ты сама так сказала. Ни аббатиса, ни еп-пископ.
— Но то, что ты делаешь сейчас, приведет тебя к катастрофе. Ты не сможешь жить там одна. Скандал…
— Мне п-плевать на скандал. Мне плевать на с-скандал. Я не могу здесь больше. Я здесь умру. Разве ты не видишь? Я не такая, как ты. Это место меня убивает. — Ее ужас так глубок, что заставляет ее заикаться. — Он придет. Он… он… он позаботится обо мне. — Серафина оборачивается и бросает быстрый взгляд на черную воду. Но правда в том, что никакой лодки не слышно и не видно. — Он придет. Он придет. Он ждет на т-том берегу, — повторяет она и делает шаг к старой лодке.
— Нет! — Зуана машинально шагает ей наперерез. — Тебя ничего там не ждет. Кроме позора.
Но девушка уже села и возится с веревками. Их разделяют всего три или четыре локтя.
Зуана тянется к ней.
— Ну же. Возьми мою руку. Все будет хорошо. Я помогу тебе…
Девушка поднимает голову, свет свечи на мгновение отражается в ее глазах.
— Не могу. Разве ты не видишь? Не могу, — шипит она. — Пожалуйста, отпусти меня, просто отвернись и уходи. К-когда я отсюда выберусь, ни одна живая душа не узнает, что ты нашла меня здесь. Даже если меня поймают, будут пытать и переломают один за другим все пальцы, даже тогда я тебя не выдам. Клянусь. Просто повернись и уходи.
— А если ты утонешь?
— Ну и что? — Девушка вдруг успокаивается. — Что бы ни случилось там, это лучите, чем медленная смерть здесь. Пожалуйста. Я тебя умоляю.
Зуана стоит как парализованная. Она знает, что надо броситься на нее, схватить, притащить назад, но…
Мгновение затягивается, окружая их со всех сторон.
Девушка улыбается.
— Спасибо, — просто говорит она.
Она снова сосредоточивается на веревках, и тут же за их спинами раздается какое-то шевеление.
— Держи ее. Останови ее, немедленно!
Это голос аббатисы.
Зуана невольно повинуется, бросается к девушке, хватает ее за руку и тянет обратно на причал, а та молотит руками-ногами, отбивается и вопит. Не проходит и нескольких секунд, как аббатиса подскакивает к ней, хватает девушку за другую руку, вырывает у нее веревку, и вот они уже вместе волокут ее прочь от реки, дюйм за дюймом преодолевая путь от лодки до дверей склада. И все время, пока они не переваливают через порог, она продолжает вопить. Всякий, кто слышит ее сейчас, наверняка решит, что кого-то убивают, хотя во время карнавала убийство легко спутать со слишком пылким ухаживанием.
— Ключи. Дай мне ключи, Зуана.
Аббатиса отпускает девушку и запирает за ними дверь.
— НЕ-Е-Е-ЕТ! — визжит в темноте девушка, вырывается из рук Зуаны и бросается к исчезающему лучику свободы меж закрывающихся дверей. — НЕ-Е-Е-ЕТ! Джакопо! Джакопо! Где ты? — Отчаяние мечется по комнате, рикошетом отскакивая от стен.
Дверь с грохотом закрывается, поворачивается ключ, и внешний мир внезапно исчезает; ни плеска воды, ни простора небес, ни свежего воздуха, ничего. Ничего.
— Ха-а-а-а-а. Не-е-ет!
Девушка обмякает и внезапно повисает на руках Зуаны таким тяжелым грузом, что та поневоле опускает ее на пол. Аббатиса достает свечу с колпачком, спрятанную рядом с дверью, и, подняв ее, движется туда, где девушка лежит на полу в объятиях Зуаны, сломленная и стенающая. Замерев над ней на мгновение, она качает головой.
— Все кончено, — говорит она спокойно, почти устало. — Все кончено.
Но девушка только стонет и, кажется, ничего не слышит.
Аббатиса говорит громче:
— Ты должна бы поблагодарить меня. Прожди ты здесь хоть всю ночь, он все равно бы не пришел.
Теперь она завладела ее вниманием.
— Что? Что вы говорите?
— Я говорю, что его здесь больше нет. Он уехал из Феррары два дня тому назад.
— Нет! Нет! Вы лжете! Вы ничего не знаете о нем.
— Напротив, я знаю очень многое. К примеру, я знаю, что он Джакопо Браччолини — так ведь, кажется, его зовут? — очень удачливый молодой человек. Его композиторские и вокальные таланты оценили и предложили ему должность помощника капельмейстера в Парме, и он принял предложение. Тебе следовало бы за него порадоваться. Это значит, что ему не грозят больше преследования и тюрьма за попытку похитить послушницу одного из крупнейших монастырей города, — говорит аббатиса, оправляя юбки с таким видом, будто принимает участие в самом повседневном монастырском деле. — Более того, я бы сказала, что ему вдвойне посчастливилось, ибо я не могу представить человека, который дал бы работу учителю, уволенному с предыдущего места за попытку изнасиловать своих благородных учениц.
— Не-е-ет, — стонет девушка.
Аббатиса ждет. Глядя на Зуану, она едва заметно покачивает головой. Хотя им есть что сказать друг другу, сейчас, очевидно, не время.
Зуана наклоняется и предлагает девушке руку.
— Пойдем. Будет лучше, если ты придешь назад своими ногами и нам не придется тебя нести.
Но девушка в ярости отшатывается от нее.
— Ты, без сомнения, считаешь меня жестокой. — И ее голос звучит почти дружелюбно. — Но я не так жестока, как он. Тебе следует знать, что убедить его отказаться от тебя было вовсе не трудно. Он ведь не любит тебя, понимаешь? Наверное, он говорил иное, может быть, даже клялся в вечной любви — нисколько в этом не сомневаюсь, — но на самом деле ты была для него просто зрелым плодом, который ему хотелось сорвать, а если бы ему удалось убедить твоего отца отдать тебя за него, то он получил бы деньги. Но в конце концов ему показалось, что ты не стоишь таких хлопот. Хлопот, которые ты причинила бы всем. Понимаешь?
Но девушка не отвечает, только стонет едва слышно.
— Правда состоит в том, что Господь будет любить тебя куда больше, чем любой мужчина. И мы тоже — как бы ты ни ненавидела нас сейчас.
Тут девушка поднимает голову.
— Вы ошибаетесь. Вы неправильно судите о нем. Он любит меня. Он бы не бросил меня просто так.
— Что ж, можешь считать так, если хочешь, — вздыхает аббатиса. — Но поверь и моим словам. — Тут ее тон становится суровым. — Ради блага твоей семьи и монастыря мы забудем все, что произошло здесь сегодня ночью. Ясно? Но если хотя бы одно слово, сказанное здесь сейчас, станет сплетней, то Джакопо Браччолини, как бы ни был хорош его голос, сгниет за свое преступление в замковой тюрьме. — Девушка смотрит на нее во все глаза. — Думаю, ты уже поняла, что я могу это сделать.