Александра вздохнула: как же недоставало сейчас рядом мужчины — такого, как покойный супруг, который в первые месяцы брака учил ее принимать верные хозяйственные решения. Эти два парня, взятых в лакейскую должность за смазливые физиономии и статные фигуры, могли только ждать, чтобы она указала пальцем, что делать, да еще прикрикнула, не терпя промедления.
— Гришка, ты куда саквояж спрятал? — спросила она.
— А вон там, в ямке.
— Тащи сюда веревки. Вот они и пригодятся.
Не слишком стесняясь слуг, Александра вздернула подол и распустила завязки нижних юбок. Она подозревала, что придется куда-то лазать, и под юбками на ней были кюлоты от безвременно почившего маскарадного костюма.
— Распусти мне шнурованье, Пашка, — приказала она. — И не притворяйся, будто не умеешь. На Танюшке ты его, полагаю, ловко распускал.
Гришка, взобравшись на дерево, укрепил наскоро связанную веревочную лестницу, но пришлось подождать, пока уйдет солнце и явится необходимость зажечь у входа в павильон фонарь. Иначе люди, проходящие снизу, могли ненароком увидеть фигуры, копошащиеся на башенной стене у окна.
Помещение, куда попала Александра, было, разумеется, круглым, с дырой в полу, а от дыры шла вниз довольно узкая витая лестница. Другой «меблировки», кроме дыры, было немного — три старых стула и какой-то странный треножник с винтами.
— Она-то нам и нужна, — сказала Александра. — Гришка, иди первым, да осторожно, и стенку щупай — должен быть вход и в павильон, и в подвал. То-то будет беда, коли только эта лестница в подвал ведет.
Но господин Кваренги благоразумно устроил два входа в подвал. Первый, как потом выяснилось, находился в самом павильоне, служившем при необходимости столовой для гостей, притом весьма причудливой: свет туда проникал только через очень узкие окна под самым потолком, забранные цветными стеклами, и на широких каменных консолях вдобавок стояли преогромные подсвечники. Оттуда можно было спуститься в подвал по довольно широкой и прямой лестнице. Второй ход пронизывал все сооружение от верхушки башни до подземелья. Толстый человек застрял бы в нем непременно, и Александра даже подумала: а не ловушка ли это для дородных посетителей?
Дверь, ведущая с лестницы в подземелье, была не заперта. Видимо, ее недавно отворяли и смазывали петли, — они приотворилась почти без скрипа.
Подвал, в обычное время имевший, надо полагать, неуютный вид, оказался теперь убран с удивительной роскошью. Стены его были сплошь затянуты кроваво-красной тканью без узоров. На полу поверх красного сукна лежал большой ковер с непонятными знаками. На возвышении, также устланном сукном, стояло огромное резное кресло, похожее на трон. Возле кресла установлены столы — один с ларцами, другой, покрытый черным сукном, с большими песочными часами, с черепом и крестообразно положенными костями, других украшений на нем не имелось. Еще возле кресла находились высокие подсвечники, четыре или более, Александра не могла разглядеть, каждый на девять больших свеч. Все эти свечи были зажжены.
Перед креслом стоял то ли невысокий столик, то ли высокий табурет, также покрытый красной тканью, на нем лежал молоток.
Подземелье наполнялось людьми, иные были в белых епанчах, иные — в кафтанах. Они тихо переговаривались.
Двое оказались у самой двери, и Александра услышала голоса.
— Эмблему на стене вырезали по приказу Калиостро, когда он делал тут свои опыты. Непонятно, отчего до сих пор не убрали. Тут не место знаку мошенника.
— Но что может означать змея с яблоком в зубах, пронзенным стрелой?
— То, что мудрец должен сохранять в тайне свои знания и не делиться ими с кем попало. Чего о господине Калиостро не скажешь…
— Братья, Vox Dei прибыл! — громкий голос перекрыл разноголосый шум. Тут же все смолкли.
Человек в белом плаще, сутулый и носатый, прошел к креслу, взял молоток и трижды ударил им по задрапированному столу.
— Просвещенные братья, который час? — спросил он весьма торжественно.
— Солнце правды сияет на востоке, — нестройным хором ответили ему. И сразу запели «Коль славен наш Господь в Сионе».
Александра слушала, дивясь тому, каких скверных певцов собрали в подземелье.
— Мы собрались тут, братья, по многим причинам, — сказал господин, занявший похожее на трон кресло. — Первая — наш юный брат доставил присланные старшим братом Vir magna vi сокровища — бумаги нашей ложи и большую печать. Поскольку местоположение ложи — там, где находится Управляющий мастер, то наши сокровища пребывали все время плавания и даже сражения на борту «Ростислава». Но сейчас брат Vir magna vi, страшась превратностей войны и гнева государыни, за что — всем понятно, поручил юному брату привезти сюда бумаги и печать… Я сказал — страшась превратностей войны и гнева государыни. Никаких иных причин нет. Старший брат сохраняет свое звание!
Носатый господин сделал паузу — никто не возражал.
— Вторая причина — надобно обсудить, чем мы можем помочь нашим разжалованным братьям, которые пострадали за верность клятве. Это капитаны кораблей «Дерись» и «Память Евстафия». Им грозила смертная казнь за то, что они, сколько могли, уклонялись от сражения, но, по моим сведениям, они разжалованы в матросы навечно. Мы обязаны им помогать. Это наши братья!
Никто не возражал.
— Третья причина — мы примем в наше общество нового брата. Он еще не слишком готов, но сие диктуется необходимостью, которая заключается в третьей причине. Четвертая причина прискорбна. Среди нас — предатель. Его имя — Agnus Aureus. Это сделалось явно, и нам удалось раскрыть интригу. Этот малодушный брат скрыл важные письма, которые должен был передать мне. Судя по всему, он возил их в Москву, московским братьям, которые сего имени давно уже недостойны. Куда они попали далее — можно лишь догадываться. В этих письмах упоминается то, о чем должны были знать лишь мы и гроссмейстер. Последнее, что предатель сделает в своей жизни, — ответит на наши вопросы и вознесет молитву Господу. Все вы, братья, давали святую клятву верности, все вы помните ее слова. Тот, кто не сдержал клятвы, обязывается подвергнуться следующему наказанию… Продолжи, самый юный брат, у тебя в памяти клятва еще свежа…
Молодой человек, едва ли двадцати лет от роду, подошел, повинуясь жесту старшего брата, повернулся так, что Александра увидела молодое гладкое лицо, протянул вперед руку в белой лайковой перчатке и заговорил:
— Если я не сдержу этой клятвы, то обязываюсь подвергнуться следующему наказанию: да сожгут и испепелят мне уста раскаленным железом, да отсекут мне руку, да вырвут у меня изо рта язык, да перережут мне горло, да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, да сожгут его потом и да рассеют пепел по воздуху, чтобы на земле не осталась ни следа, ни памяти изменника!
— Виселица готова. Кинжалы готовы. Брат Vir Nobilis, приведи предателя.