— Ты видел это? — резко приподнявшись, спросил Михайлов.
— Видел.
— А кто меня вел?
— Алексей Иванович, я этих господ в лицо не знаю. Я забеспокоился, мало ли что… и я к вам потом в каюту заглянул. Может, укрыть или воды принести. Вы спали… а сундучок ваш с лоциями и картами открыт был… Я закрыл и задвинул на место…
Другого способа сообщить Михайлову, что два незнакомца, похоже, копались в его имуществе, Родька не придумал.
— Так. Начнем сначала. Два человека привели меня и подняли на борт, — задумчиво сказал Михайлов. — Их ведь не только ты видел, их наверняка видели другие люди.
— На «Мстиславце» очень мало народа осталось. Меня же в трактир не взяли, а наши тоже где-то гуляли! — имея в виду новоявленных мичманов, пожаловался Родька. — А куда мне было деваться?
— И все же? — голос Михайлова был строг.
— Шлюпку заметил вахтенный с бака. Но как она швартовалась, — не видел, — подумав, вспомнил Родька. — Концы кидали Егоров и Волков, они же штормтрап спустили… Их больше нет, Алексей Иванович…
— Плохо. Нужно найти тех, кто привел меня в каюту. Ты можешь выходить из дома?
— Могу-то могу…
— Доехать до порта на извозчике? Узнать, где теперь «Мстиславец»?
— Да! Могу!
Сказав это, Родька знал, что убегать из дому придется тайком от матери. Госпожа Колокольцева полагала, что лечить перелом костей можно только под крышей родного дома, не выходя даже на речной берег подышать воздухом.
— И вот что. Надо поискать одного человека на Васильевском. Принеси бумагу, перо, я адрес запишу. Это отставной мичман Владимир Новиков. Он с виду — простак простаком, но человек толковый. Смотри только, в его доме чувств не лишись. У него там крокодилы!
Разумеется, Михайлов не добавил, что крокодил всего один, да и тот сушеный.
Вылазку Родька совершил на следующий день, когда доктор пришел самолично делать капитану перевязку. В комнату к Михайлову явилась госпожа Колокольцева, и доктор, показывая ей вонючие тряпицы с комьями корпии и белыми пятнами слизи, объяснял, сколько долго придется продолжать лечение, а также требовал щипать корпию из чистой льняной ткани.
При этом присутствовал старый лакей Колокольцевых, которого звали почтительно — Кир Федорович. Ему был доверен уход за больным. Лакей слушал немецкие речи и, как все считали, ничего в них не понял. Но, когда доктор ушел, явился к барыне и просил послать его за лекарством в лес.
— Мох такой есть, торфяной мох, его многие знают. К ранам хорошо класть, не загниют и затянутся скоро. Он всю гадость из них вытягивает. Дозвольте принести!
Госпожа Колокольцева подумала — и согласилась.
Кир Федорович оделся попроще, взял мешок и пошел искать по улицам какого-нибудь чухонца, что привез товар — дрова или уголь. Он полагал за малую плату доехать с ним до его родной деревни, сходить в лес, там переночевать и с тем же чухонцем вернуться в город.
А Родька, видя, что мать о нем временно забыла, сбежал и направился в гавань, рассудив, что там кормится немало лодочников, что ходят в Кронштадт, и они должны знать новости.
Вернулся он четыре часа спустя — его уже искали по всем закоулкам, а госпожа Колокольцева, которую отпаивали лавровишневыми каплями, твердила, что гадкий мальчишка сбежал в Кронштадт и далее — на войну. Выслушав все, что в таких случаях мать говорит сыну, Родька поклялся сидеть дома безвылазно, пока не заживут рука и плечо, и пошел докладывать о своих подвигах Михайлову.
— «Мстиславец» со всей эскадрой стоит сейчас у острова Сескар, дырки латает, только капитан у него другой, господин Бакеев, а господин Хомутов лечит раны теперь, — торопливо сообщил Родька. — А государыня сердита! Фондезина от дел отстранили за бестолковость! Шведы взяли «Владислава». А Валронта, Баранова и Коковцева под суд отдадут! При дворе говорят — государыня сказала, будто эти капитаны виселицы заслужили! И многие так считают! Пока на «Вышеславе» с «Изяславом» люди гибли, пока «Владислав» из последних сил бился, «Иоанн Богослов», «Память Евстафия» и «Дерись» за линией отсиживались! В Кронштадт пришли «Бесслав», «Болеслав» и «Мечеслав», фрегаты «Премислав» и «Слава», а «Принца Густава» «Надежда благополучия» на веревочке, как шавку, привела!
— Потери известны? — перебил Михайлов.
— Да. Наших — более полутысячи…
— Ох… — вздохнул Михайлов и крепко задумался. В Готландском сражении ему кое-что сильно не нравилось. Судьба «Владислава» — это раз. И странное поведение трех кораблей — это два.
Какое отношение к военным делам имели загадочные господа, копавшиеся в сундучке и укравшие перстень, Михайлов взять в толк не мог. Но он умел сводить концы с концами. Получалось, что пир устроили офицеры с «Дерись», они пригласили офицеров с «Мстиславца» и с «Брячислава», кто-то из участников пира приволок бесчувственного Михайлова в каюту, и это же судно, «Дерись», в сражении отнюдь не дралось, а опозорилось.
Если бы его притащили свои — на следующий день уж что-нибудь да сказали бы… А тут молчок. Неужто и впрямь единственный, кто видел этих двоих, — бывший гардемарин, а ныне — «ни то ни се» Колокольцев?
Может ли статься, что один из них — Майков, который на пирушке не отходил и умные беседы затевал? И что скажут на сей предмет Новиков с Усовым, коим было поручено разведать про Майкова?
— У господина Новикова я тоже побывал, дал ему наш адрес, — сказал Родька. — Он обещался вскоре быть, сказывал — есть кое-что занятное.
Александра придумывала подступы к повивальной бабке Ольберг. Ученая повивальная бабка знает, надо полагать, высший свет, ее зовут в самые богатые дома. Похоже, дитя, невольно утащившее с собой конверт, не простого роду-племени. И добраться до него будет трудно. Пока доберешься — как раз пакет и вскроют…
Но ее с детства учили делать все возможное для достижения цели. Вот только цели подходящей в жизни как-то не случилось.
Сейчас она, впрочем, была — не столько найти какое-то непонятное письмо, сколько привязать к себе Нерецкого. Что выгоднее для влюбленной женщины, чем попавший в беду избранник? Тут его бери голыми руками!
Наконец предлог для визита к госпоже Ольберг был найден.
Александра принарядилась, велела закладывать экипаж и покатила на Вторую Мещанскую. Мавруша хотела ехать с ней, полагая, что опекунша в таком виде собралась на гулянье, но получила отказ. Тогда она стала допытываться, скоро ли будет музыкальный вечер. Подоплека этих вопросов Александре была ясна.
— Какие вечера, когда война? Того гляди, придется уезжать из столицы в Спиридоново! — сказала она.
Положение на суше было не таким уж скверным. Да, шведская армия в тридцать шесть тысяч человек во граве с самим королем перешла финскую границу, и что? До Санкт-Петербурга ей было очень далеко. Все это войско налетело на малую крепостцу Нейшлот, где и гарнизона-то было чуть более двухсот человек. Густав шведский прислал коменданту Нейшлота Кузьмину ультиматум — потребовал открыть ворота и впустить своих солдат. Как на грех, Кузьмин был однорукий. Он ответил красиво: открыть ворота нечем, одна-де у меня рука, и в той шпагу держу, пусть его величество сам потрудится. Густав, видно, осознал свое комическое положение и не стал бросать всех тридцать шесть тысяч вояк на одну крепостцу, а, дня два постреляв по стенам, затеял вялотекущую осаду, меж тем шведское войско принялось грабить окрестности Нейшлота. При этом король грозился превзойти подвигами своего далекого предка Густава Адольфа, действительно знатного полководца, а также завершить все предприятия другого предка, более близкого — Карла Двенадцатого. Государыня заметила: что ж, мол, сие сбыться может, Карл Двенадцатый начал разорение Швеции, Густав Третий окончательно ее погубит, и турецкие деньги не помогут.