– Ты что, принимаешь меня за идиота? Сколько часов я должен тебя ждать? Обращаться как с собакой с человеком, который чуть не стал твоим мужем!..

– Кристиан, пожалуйста…

– Чем ты занималась с этим типом? Думаешь, я ничего не видел? Ты ведешь себя как шлюха!

Он грубо толкнул ее в глубь каюты, и в его мутном взгляде она прочла все: воздействие алкоголя, ревность, возбуждение, – от этого отвратительного коктейля в ней мгновенно вспыхнула обида, чувство, что ее предали, несправедливость по отношению к ней, все, что она долго сдерживала. Перед Мари стояло ее воплощенное разочарование: бог ее детства, ее идеал, ее мечта, чудовищным образом превратившийся в красномордое, вульгарное существо.

Приблизившись, он обхватил ее за талию и хотел бросить прямо на пол.

– Ты моя женщина! Моя, слышишь?! Я не отдам тебя! Ты моя!

– Отпусти! Кристиан, остановись! Перестань!

Мари отбивалась, чувствуя его потное тело, прижимавшееся к ней, влажный рот, с чавканьем прикасавшийся к ее шее. Она закричала от отвращения и отчаяния.

Тогда в каюту вихрем ворвался Люка.

Она не помнила, как оказалась на набережной. Довольно долго они шли молча. Потом Люка, стараясь не встречаться с ней взглядом, проговорил:

– Если на кого я и сержусь, то на себя.

От этой гнусной сцены, которой положил конец Люка, в ее памяти остался лишь крик так и не поднявшегося с пола взбешенного Кристиана:

– Если ты сейчас уйдешь с ним – между нами все кончено, слышишь?

Люка увел ее, дрожащую, оскорбленную, уложил в постель, снял с нее порванную одежду и долго гладил по голове, пока из ее глаз не хлынули слезы. Тогда Мари, прижавшись к нему, заснула.

27

Кристиан, пригвожденный к полу прямым ударом Ферсена, наконец пришел в себя, но под действием алкоголя, адреналина и противоречивых чувств снова тяжело рухнул на мол. Стук открываемой двери вывел его из состояния прострации. Мелькнул огонек надежды, он приподнял голову, пытаясь улыбнуться, предполагая, что сейчас увидит Мари.

Вместо нее к нему приблизился человек в мокром облегающем костюме подводника.

– Риан?!

Нежданный гость вышел из каюты только к утру, а неподвижное тело Кристиана осталось лежать на банкетке.

Риан наклонился над столом, взял маленькое записывающее устройство и сунул его в привязанный к поясу футляр.

На мгновение он задержал взгляд на шкипере, словно в чем-то сомневался, потом выпрямился и проговорил спокойно и торжественно:

– Ты погружен в глубокий сон. Когда проснешься, ты не будешь ничего помнить, ничего. – Его губы тронула холодная улыбка. – Ты поймешь, есть кое-что похуже смерти: потеря любимой женщины.

Люка всю ночь не сомкнул глаз. Едва забрезжили первые лучи солнца, он открыл глаза и посмотрел на Мари. Нежно и осторожно отведя руку, лежавшую на его плече, он встал и постарался уйти, не потревожив ее сна.

Ему не просто хотелось, оставив Мари, дать ей побольше времени для сна, была у него и другая цель: поговорить с Жанной один на один. Если кто и мог знать что-нибудь о судьбе найденного на берегу ребенка, то именно Жанна – единственная оставшаяся в живых из родителей береговых разбойников.

Подождав мать Мари на выходе из часовенки, стоявшей на отшибе, где, как он знал, она молилась по утрам, Люка Вскоре ее увидел. Лицо ее выразило непритворное удивление И неприязнь. Она повела глазами вокруг, рассчитывая увидеть поблизости и дочь.

Твердо, хотя и полным предупредительности движением, он взял ее под руку и слегка иронично предложил ей пойти побеседовать к ней домой, а не стоять на ветру. Он знал, что дома находился Милик, а Жанна стремилась, чтобы муж знал как можно меньше.

Вот ей и пришлось прогуляться с майором, хотя она и постаралась отойти подальше от часовни, будто близость к святому месту не позволяла ей вести такого рода разговоры.

Люка поведал ей о том, что под гипнозом сообщил Пьеррик. Жанна выслушала его с чрезвычайном вниманием, но лицо ее оставалось бесстрастным, взгляд был устремлен вдаль, к морю, которого она, конечно, не видела. Люка дал себе слово, что проявит настойчивость вплоть до угроз, чтобы получить от нее хоть какие-то клочки информации. Тем сильнее было его удивление, когда она вдруг заговорила:

– Да, это я забрала ребенка у Пьеррика. Мне едва удалось освободить его из тряпок и унести с собой.

– Почему вы никогда не говорили об этом раньше?

– Думаете, мне было чем похвастаться? Сыновья – виновники гибели всех этих людей, его матери. А я, по-вашему, должна… – Жанна наклонила голову, перекрестилась и продолжила шепотом, слова давались ей с трудом. – Тем же утром я отвезла его в Брест и оставила на ступенях церкви Сен-Северин. Частенько я спрашивала себя, что сталось с бедным мальчиком, да и сейчас спрашиваю. Надеюсь, его усыновили хорошие люди.

Она обратила взгляд на Ферсена, и тот увидел, что в ее глазах стояли слезы.

– Скажите Мари: пусть не осуждает меня. Позже она об этом пожалеет.

Пообещав передать Мари напутствие матери, Люка посоветовал Жанне не говорить никому ни слова о том, что она ему сообщила. Итак, она да Пьеррик остались единственными людьми на острове, кто хоть что-то знал о ребенке Риана.

Жив. Мой ребенок был жив, когда корабль раскололся о скалы Ланд! Представляю, что пережила Мэри, дав жизнь моему ребенку в ту ужасную ночь, когда меня рядом не было. Мысль об этом заставляет меня содрогнуться.

Боже Пресвятой! Как я мог согласиться, чтобы она отправилась в Америку вместе с нами?!

Ведь сначала было решено, что она до родов останется в Ирландии, а позже присоединится к нам, приехав в Соединенные Штаты.

Ограбив банк в Париже вместе с Салливанами, мы отправились в Руан, где нас уже ждал готовый к отплытию корабль.

Корабль… и Мэри.

Я все перепробовал, чтобы отговорить ее, но она упрямо выпятила подбородок и отказалась уступить. Корабль ушел без меня. Но с Мэри и нашим ребенком.

Где он теперь? Какова его судьба? Единственный, кто мог бы об этом рассказать, находился в брестской больнице и к тому же давно утратил дар речи.

Я останусь на острове до тех пор, пока не узнаю, что приключилось с моим ребенком. Нет такой силы, которая могла бы мне помешать его найти, если, конечно, он жив.

Взглянув на маяк, возвышавшийся на самой крайней точке Ти Керна, я подумал о мщении и о слитках, за которыми охотился в течение тридцати пяти лет, не подозревая, что где-то есть цель, в тысячу раз более желанная и бесценная в моих глазах.

Ребенок Мэри. Мое дитя.

Скорее в Ти Керн!