— Мадам, впечатление, которое я составил о вас, не может потускнеть, настолько оно лучезарное. Жильета долго пробыла с вами, не так ли?
— Она такая очаровательная, такая внимательная ко мне. Но она о чем-то догадывается. Ее беспокоит состояние моего здоровья. Впрочем, как вы и хотели, я ничего ей не говорила.
— Она читала вам?
— Бедная девушка не умеет читать. Очень жаль, ведь она такая умная.
— Покорнейше прошу вас, не сочтите это вмешательством в вашу личную жизнь. Что в сущности вы делали? Я не знаю, как раздеваются дамы. Но целый час... это показалось мне слишком долгим.
Удивленный взгляд сине-зеленых глаз устремился на рыцаря. Аньес спросила:
— Что вы имеете в виду, рыцарь?
— Я хочу, чтобы вы мне рассказали, чем вы обе занимались все это время. Подробно.
— До чего же странная настойчивость... Честное слово, Жильета помогла мне раздеться, рассказывая о том, что происходит в замке, как обычно. Она никогда не злословит. Но она такая наблюдательная, что часто смешит меня. В общем, ничем особенным.
— Это все, мадам?
— Не понимаю... Ах, безобидная деталь, но я сомневаюсь, что она вас заинтересует. Она подогрела остаток гоголь-моголя, который я пью каждый день после обеда. Его готовит и приносит мне Ронан, как и всю остальную еду, вот уже несколько дней... Но не так хорошо, как Жильета. Только не говорите ему! Гоголь-моголь был чересчур сладким. Ронан положил слишком много меда.
— Подогрела в этом камине? — продолжал настаивать Леоне, стараясь контролировать свой голос. Он показал на очаг, обогревавший опочивальню графини.
— Нет, на подфакельнике [108] . Куда ставят факелы, освещающие мою часовню, — уточнила Аньес, показывая на дверь, ведущую в часовню.
Место, где Аньес не могла за ней проследить. Место, где Жильета могла делать все, что угодно.
— Вы выпили весь гоголь-моголь, мадам?
Леоне отогнал мысль, от которой у него подгибались ноги: она скоро умрет. Боже мой, никогда!
— Не весь. Он был приторно-сладким.
Леоне, охваченный паникой, резко сказал:
— Я немедленно позову вашего врача. Не выходите из опочивальни, никому ничего не говорите. И никому не открывайте.
— Что... в конце концов... мсье! — позвала она рыцаря.
Но Леоне уже выбегал из опочивальни.
Прошло всего лишь несколько секунд, когда Жозеф из Болоньи с побелевшими от страха губами вбежал, даже не постучав в дверь, в опочивальню Аньес. За ним мчался рыцарь с перекошенным от ужаса лицом. Леоне прижимал к себе кувшин. Жозеф тут же поставил на сундук таз и положил салфетки. Затем врач схватил кувшин и наполнил кубок до краев молоком. Он протянул кубок Аньес со словами:
— Пейте, мадам.
Она выпила три кубка подряд.
— Мы сейчас выйдем, а вы постарайтесь вызвать рвоту.
— Опять? — простонала графиня.
— Умоляю вас, мадам. Это необходимо сделать, пока яд не усвоился. Такое неприятное промывание желудка придется сделать трижды.
Аньес взяла таз и направилась в часовню, примыкающую к опочивальне, тихо приговаривая:
— Это невозможно! Только не Жильета! Только не она!
Скоро Жозеф и Леоне услышали звуки рвоты.
— Постарайтесь, чтобы из вас вышло все. Это единственное спасение, мадам.
Аньес была бледной, как саван. Глаза покраснели от усилий. Промывание желудка продолжилось.
Снова рвота. Жозеф тихо спросил:
— А чудовище?
— Я займусь им, — ответил рыцарь таким равнодушным тоном, что Жозеф догадался: Леоне задыхается от гнева.
— Вы ее убьете?
— Разумеется, нет. Хотя убийство доставило бы мне огромное удовольствие. Она должна заговорить, и она будет говорить. Затем она пожалеет, что я не убил ее сразу же. Свой долг исполнят люди бальи.
Жильета вышла из отхожего места для слуг. Застыв от удивления, она спросила:
— Замок такой большой. Вы потерялись, мессир?
— Нет, это ты потерялась, — возразил Франческо де Леоне.
Он грубо схватил Жильету за руку. Рукав задрался, и рыцарь увидел широкое фиолетовое пятно на сгибе локтя.
— Что вы делаете... Мне больно! — запричитала девушка.
Леоне пытался обуздать ярость, охватившую его с тех пор, как
он установил личность отравительницы. Убийственную ярость. Он обшарил складки котты девицы свободной рукой. Наконец он нащупал маленький мешочек, спрятанный под поясом.
Жильета все поняла. Она бросилась вперед, пытаясь расцарапать лицо рыцаря, ударить его коленом в промежность. Он резко развернул Жильету и завел ее руку за спину. Она пронзительно закричала от боли.
— Знай: ударить женщину — значит покрыть себя несмываемым позором. Но ты не женщина, ты гадюка самой худшей породы. И я не буду колебаться ни секунды. Не стоит сопротивляться, иначе я тебя изобью, а потом поволоку по полу. Не вводи меня в искушение. Сейчас я не знаю, чему отдать предпочтение: отвращению или ненависти, которую ты мне внушаешь.
Теперь Жильета от страха стучала зубами. Она не сопротивлялась. Леоне тащил ее к винтовой лестнице, которая вела в подземелье замка. Внизу их ждал Ронан, держа в руках факел.
— Умоляю вас, — рыдала Жильета, — это чудовищная ошибка. Я не понимаю, в чем вы меня обвиняете. Я не совершала никакой подлости. Ничего не крала.
— Ронан, заберите у нее мешочек, спрятанный под поясом. Не бойтесь, я крепко держу ее. Змея ядовита и умеет защищаться.
Старый слуга вытащил небольшой холщовый мешочек, из которого на его ладонь посыпался мелкий сероватый порошок.
— Черт возьми! Что же это такое? — с иронией, не предвещавшей ничего хорошего, спросил Леоне. — Не хочешь ли ты его проглотить? У порошка приятный вкус, сладкий.
Глаза убийцы чуть не вылезли из орбит. Она в отчаянии замотала головой.
Леоне втолкнул Жильету в застенок. Ронан тут же запер дверь. Обезумев от страха, Жильета задрожала всем телом. Впрочем, страх быстро улетучился. С искаженным ненавистью лицом она завопила, пытаясь лягнуть их через решетку, в которую крепко вцепилась руками:
— Подохнете, вы все подохнете! Я не боюсь вас. Она погубит вас. Она спасет меня. Она умеет. Она знает все тайны.
Леоне не сомневался, что Жильета говорит о ведьме, которая приготовила черный холщовый мешочек, найденный под кроватью графини, и приказала отравить ее. Теперь они должны были поймать злодейку. Только она одна могла помочь им добраться до Гонория или его приспешника во Французском королевстве. Задыхаясь от ярости, он бросил девице: